Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Лачинов)

— Хорошо бы было, если б вы побеспокоились об этом раньше.

Он ничего не отвечал, только тихонько гудел про себя, отдавшись, повидимому, течению своих мыслей. Мое терпение подходило к концу.

— Что же, однако, вы думаете, произошло с шаром? — донимал я Кавора.

— Потерялся, — ответил он, как человек, отделывающийся от неинтересного вопроса.

— Среди тех кустарников?

— Если только о_н_и не нашли его.

— И тогда?

— Почем я знаю.

— Кавор, — проговорил я с истерической нотой, — дело представляется в очень блестящем виде для моей Компании…

Он не ответил ни слова.

— Боже милосердный, — воскликнул я, — только подумать обо всех тягостях, перенесенных нами ради того, чтобы попасть в эту яму! Что же теперь с нами станется? Куда нам деваться? Что такое луна для нас или мы для луны? Мы захотели слишком многого, покусились чересчур дерзко. Нам бы следовало начать с более мелких предприятий. Это вы предложили луну. С ними каворит мигом бы справился. Я уверен, что мы могли бы воспользоваться им для земных целей. Ну да, разумеется! Поняли ли вы на самом деле, что я предлагал? Стальной цилиндр…

— Чушь! — возразил Кавор.

Мы прекратили разговор.

Спустя некоторое время Кавор стал продолжать прерванный монолог, хотя без особенного содействия с моей стороны.

— Если они найдут шар, — начал он, — если они найдут его… что они будут с ним делать? Да, в_о_т в ч_е_м в_о_п_р_о_с; в этом-то именно и есть вопрос… Они, во всяком случае, не поймут, что это такое. Если бы они понимали такого рода вещи, то уж давно бы примчались к нам на землю. А полетели бы они? Почему же нет! Или прислали бы что-нибудь к нам? Они не могли бы удержаться от подобной возможности. Нет; но они станут разглядывать шар. Несомненно, что это разумные и вдумчивые существа; они станут разглядывать его, войдут внутрь, начнут играть кнопками и фррр… то есть луна останется для нас обиталищем на всю жизнь! Какие странные существа! Какие странные сведения!..

— Что касается странных сведений… — проговорил я, но язык застрял у меня в горле.

— Послушайте же, Бедфорд, — сказал Кавор, — ведь вы отправились в эту экспедицию по собственной доброй воле.

— Вы толковали мне о ней, называя это исследованием.

— Но всегда же есть риск в исследованиях.

— В особенности когда их предпринимают, ничем не вооружившись и не думая о возможных последствиях.

— Я всецело был поглощен мыслью о шаре, когда события застигли нас и отшвырнули от цели.

— Застигли м_е_н_я, хотите вы сказать.

— И меня точно так же. Как мог я знать, принимаясь за исследования по молекулярной физике, что судьба забросит меня сюда, в такую даль от всего?

— И все эта проклятая наука! — завопил я. — Она сущий дьявол! Средневековые фанатики и священники были правы, а современное человечество в заблуждении. Вы обращаетесь к науке, как к целебному средству, и она же подносит вам яд, и едва вы его приняли, вас разрывает на куски самым неожиданным образом. Это старые страсти, но с новым оружием. То они ниспровергают всю вашу религию, то социальные идеи, то повергают вас, как теперь, в отчаяние и муки!

— Во всяком случае, вам не из-за чего со мною ссориться. Эти существа, эти селениты, или как бы мы их не называли, поймали нас, связав по рукам и ногам. Какое бы средство мы ни избрали, чтобы освободиться, во всяком случае надо с этим считаться… Нам предстоят опыты, требующие всего нашего хладнокровия.

Кавор остановился, как бы ожидая от меня подтверждения, но я сидел, насупясь.

— Будь она проклята, ваша наука! — пробормотал я.

— Задача состоит теперь в установлении общения. Жесты, как я опасаюсь, окажутся здесь непохожими на наши. Указывание, например. Ни одно существо, кроме человека и обезьяны, не указывает пальцем.

По моему, это было совершенно неверно.

— Но почти каждое животное, — закричал я, — указывает глазами или носом!

Кавор задумался над этим.

— Да, — согласился он, наконец, — а мы так не делаем; тут столько различий, столько различий!.. Следовало бы… но как я стану разговаривать? У них есть речь — звуки, производимые ими, что-то вроде свиста или писка. Не знаю, как мы сумеем подражать; это ведь их разговор, такие звуки. Но у них могут быть также иные внешние чувства и средства к общению. Конечно, у селенитов есть души, и у нас тоже есть; так должно же оказаться что-нибудь общее; но кто знает, как далеко мы сможем зайти в понимании друг друга.

— Это для нас недоступно, — проговорил я. — Они более от нас отличаются, чем самые диковинные животные на земле. У них совсем другой тип. Нечего и толковать тут.

Кавор задумался.

— Я этого не скажу; раз у них есть души, то, наверное, есть что-нибудь с_х_о_ж_е_е с нами, хоть они и живут на другой планете. Конечно, если бы тут шла речь только об инстинкте, если бы мы или они были только животными…

— Да они и есть, пожалуй, только животные; они гораздо более похожи на муравьев, поставленных на задние лапки, нежели на человеческие существа. А кто же когда-нибудь мог установить духовное общение с муравьями?

— Но эти приспособления и одежды… нет, я не согласен с вами, Бедфорд; разница, конечно, велика…

— Она неодолима.

— Но сходство должно пересилить. Я припоминаю, что читал когда-то статью покойного профессора Гальтона о возможности сообщения между планетами. К сожалению, в то время мне не казалось вероятным, чтобы отсюда могла проистечь для меня материальная польза, и боюсь, что я не оказал ей должного внимания, ввиду нынешнего стечения обстоятельств, однако… дайте мне теперь ее припомнить. Мысль Гальтона была та, что надо начать с общеизвестных истин, которые доступны всякому разумному существу и составляют основу его мышления. Так можно начать с великих принципов геометрии. Он предлагал взять какую-нибудь основную теорему Евклида и показать построением, что ее справедливость нам известна. Доказать, например, что углы у оснований равнобедренного треугольника равны, так что если начертить равные стороны, то углы будут одинаковы; или что квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов двух других сторон. Обнаруживая знание подобных вещей, мы покажем вместе с тем, что обладаем логическим разумом. Теперь предположите, что я… я мог бы начертить геометрическую фигуру мокрым пальцем или даже обозначить ее в воздухе…

Кавор запнулся и замолчал. Я сидел, обдумывая его слова. Некоторое время его безумная надежда на общение, на взаимное понимание с этими сказочными существами увлекла и меня; но затем злобное отчаяние, возникшее отчасти от моей усталости и физического недомогания, одержало окончательно верх: я ощутил внезапно с новою силой все крайнее сумасбродство того, что я сделал.