Игорь Вереснев - Упрямое время

– Это ещё посмотрим, посадят или не посадят…

– Не посадят, и смотреть нечего. Если бы милицию за превышение скорости сажали, страну охранять некому стало бы.

– А за убийство?

– Что вы заладили – «убийство, убийство»! Не было никакого убийства, забудьте эту глупость. И заявление заберите.

– Что?

– Заявление заберите. Виталий вам компенсацию за моральный ущерб и без суда выплатит. Десять тысяч долларов.

– Что?!

– Десять тысяч, говорю. Не бумажек наших, а настоящих денег. Машину приличную купите…

– Десять тысяч за мою дочь?

– Не за дочь, за моральный ущерб, нанесённый вам и вашей жене. Мало? Назовите свою сумму.

– Ты мне деньги за дочь предлагаешь…

– Да не за дочь же, чудак человек! Чтобы ты жить нормально начал. Ты молодой ещё, и жена у тебя не старуха. Захотите – другого ребёнка родите…

Меня переклинило. Будто в мозгах потемнело на секунду. Ударил я его. Смачно, в скулу.

Мазур удара не ждал. Но здоровый, бычара, устоял на ногах. Только отшатнулся и схватился за начинающий багроветь кровоподтёк.

– А это ты зря, физрук. Я ведь тоже сотрудник милиции. Майор.

– Да пошёл ты! Все вы, менты, одним миром мазаны. Бандиты!

– Я мог бы сейчас опергруппу вызвать. Кинули бы тебя в обезьянник, и объяснили, что нехорошо на работника милиции руку поднимать. Но мы не бандиты. Мы страшнее, мы – власть, система. Ты что, против системы идти хочешь?

– Да плевал я на тебя и твою систему. А твоего лейтенантика я всё равно посажу!

– Смотри, физрук, не обплюйся. Ладно, я добрый пока. Разрешаю подумать.

– Да пошёл ты!

Послал его ещё раз. Далеко и матерно, хоть обычно не выражаюсь. Потом развернулся и пошёл прочь. А он остался. Крикнул мне в спину:

– Если передумаешь, забери заявление. Предложение в силе остаётся. Пока.

Я не забрал.

Гражданин майор бросил окурок в жестяную банку рядом с крыльцом, зашёл в дом. Вот, значит, кто мой главный враг, кто номер первый в списке. Не урка, не шалава малолетняя – мент, охранитель законов! Вот с кем я посчитаюсь от души. Власть, говоришь? Закончилась твоя власть, твои законы. Мои собственные начинаются.

Дом у гражданина майора был добротный. Большой. Я не пожадничал, не поленился притащить четыре канистры бензина с ближайшей АЗС. Ох, какая улика! Девка-заправщица меня вспомнит, когда о поджоге узнают. Тем более, я ещё и зажигалки у неё купил, пять штук, с запасом. И пусть вспоминает, показание даёт. На здоровье!

Дверь я полил щедро. И все окна на первом этаже – ни одно не пропустил. У Мазуров лестница под забором длинная лежала, так я и на крышу слазил, тоже всё полил. Аккуратненько всё делал, чтобы не скрипнуло нигде ничего, хозяев не разбудило. Не скрипнуло, не разбудило.

Бензин попался удачный, не разбавленный. Вспыхивал, едва зажигалку бросишь. Домик запылал свечечкой. А я вернулся на соседский чердак – любоваться.

С минуты на минуту хозяева должны были проснуться от треска и дыма. Интересно, у них спальня на первом этаже, или на втором? Если на первом, уже проснулись, наверное. Хватит у майора духу окно выбить и сквозь пламя выскочить, жену и ребятёнка вытащить? Или будет внутри сидеть, пожарных вызванивать? Надеяться, что потолок крепкий, не рухнет?

Домик пылал. Десять минут, пятнадцать, двадцать… Стёкла вываливаться начали, дверная коробка насквозь прогорела. Огонь уже внутри, а тихо. Сирен пожарных не слышно, и в соседних дворах спят все. Странно, пожар вон какой! Неужто не видит его никто?

Я лежал и смотрел. Полчасика так погорит, и на майоре крест можно ставить. Если и не сгорит заживо, то в дыму задохнётся наверняка. Расплатились, можно считать. С лихвой. Не правильно это как-то!

Чем больше я думал, тем смурней на душе становилось. Всё моё путешествие назад неправильным получалось. Двух недель не прошло, а скольких людей из своего списочка встретил! И Светку-предательницу, и урку-гада, и шалашовку подлую. Будто Бог лично в мой список заглянул и теперь предлагает. Вот тебе власть, вот тебе враги твои, обидчики. Мсти, заслужил.

Только не мог Бог такое предложить! Он ведь милосердный, он учит не «кровь за кровь, глаз за глаз», а «возлюби ближнего, как себя самого». В колонию батюшка приходил, Библию читал. Я хоть и неверующий был тогда, а слушал. Интересно.

Положим, не ближние они мне… Или всё же ближние? Жизнь мою покроили – любо-дорого. Кто же мне ближе, если не они? Стало быть, по законам божьим, не злом за зло я отплатить должен этим, из списка, а добром. Потому и ставил он мне их на пути, испытывал. Выдержу – свершится чудо. Нет…

Выдержу! Светлану простить оказалось не трудно. Что с неё взять? Баба, наседка. И шалашовку эту глупую – прощаю. Она и так своё получила. За что боролась, на то и напоролась, называется. Ворон… у него «понятия», он человеческой жизни не знает. Собакой родился, собакой прожил, и умрёт по-собачьи, под забором.

А вот майор человеческую жизнь знает. Семья, жена, ребёнок у него. И законы знает, и людские и божеские. И преступил и те и другие, не задумываясь, легко. Лишь бы власть свою показать.

И мне его – простить?!

С майором тяжело. Потому Бог и подсказку дал – мент не один в доме спит. Отплачу ему, и невинные люди погибнут.

В голове тихо пискнул мстительный голосок: «Ксюша тоже невинная была, а её убили». Я цыкнул на него. Не пацанчик пятилетний за рулём того «опеля» сидел, и не мамаша его мослозадая. А по моим законам круговой поруки нет. Каждый сам за себя отвечает.

Я соскользнул с чердака, перемахнул забор между дворами.

Первый этаж пылал, ни в двери не сунешься, ни в окно. Хорошо, лестницу не додумался бензином облить. Дерево успело нагреться, местами и тлеть начинало, но ещё не вспыхнуло. Я передвинул её к одному из верхних окон, полез, чертыхаясь, когда приходилось хвататься за особо горячие перекладины. Саданул ногой в стекло… И тут же в меня вылетел рыжий шерстяной ком!

Котяра на секунду завис на моей штанине, в кровь раздирая бедро, потом сиганул вниз, в темноту. Я зашипел от боли, но не ругаться же на кота! Умная тварь, жизнь себе спасает. Что же ты, Рыжий, хозяев не разбудил? И сразу мысль в голове стрельнула – а может тихо в доме оттого, что хозяев нет? Уехали куда, пока я за бензином ходил?!

Сунул я голову в проём и понял – дома они. Потому как сразу услышал кашель и детский плач, доносившийся от кровати. Попал я, значит, в спальню пацанёнка. Едва перелез через подоконник, и сам закашлялся. Глаза слезиться начали, в горле запершило. В комнате висел густой, удушливый сизый дым, а над головой громко трещало.