Евгений Прошкин - Слой

Не говоря ни слова, Петр развернулся и пошел вниз. Спустившись на два этажа, он вдруг обозлился — на весь мир и на себя лично.

«Что за сопли, — подумал он, стукнув себя кулаком по бедру. — Что за кисельные берега? Костю не нашел? А откуда ему взяться, если всех убрали? Его небось в первую очередь. Он же был самый лучший. Ну, почти. Кроме меня. Да, кроме меня — самый. И при этом надеяться, что его не тронут? Держи карман!»

Петр вызвал лифт и нанес пару ударов в пустоту. Ххук! Ххук! Обложили, да?! Эксперимент продолжается?! Ла-адно. Будет вам эксперимент.

Мозг переполняла звериная отчаянная ярость, мышцы подрагивали и зудели. Появилось желание разогнаться и бежать, бежать — как в детстве, пока не задохнешься и не упадешь в траву.

По дороге ехала темная «девятка», и Петр, вместо того чтобы протянуть руку, вышел наперерез. Машина с визгом затормозила, и он, не спрашивая цену, не интересуясь, собирается ли водитель кого-то подвозить, уселся на переднее сиденье и на звал адрес апартаментов. Бледный человечек за рулем послушно моргнул и дал по газам.

«Первым делом воспользуюсь оплаченными услугами, — решил Петр. — Не пропадать же добру. Потом поем супа. А потом...»

Петр долго смотрел на умиротворенный город и не нашел в нем ничего, что могло бы его остановить.

— Все, — робко сказал водитель. — Бензин... Я не виноват.

— Далеко здесь? Сколько мы не доехали?

— Нет-нет, — залебезил тот. — Рядом совсем. Вон там налево и еще два квартала.

Петр положил на приборную доску пятьдесят долларов и собрался выйти.

— А то хочешь, вместе до заправки дотолкаем, — предложил он.

— Нет-нет! Сам, сам.

— Наверно, это правильно. Тачка ведь твоя? Ты и толкай.

— Ну да, ну да, — затряс вихрами водитель. Петр перебрался на другую сторону улицы и вытащил из пачки последнюю верблюдину. Его обогнал джип, похожий на тот, что он видел утром в центре, но таких тачек в Москве было полно. У светофора джип свернул, и Петр отметил, что им по дороге. «Могли бы и подвезти», — в шутку подумал он. А когда дошел до угла, желание шутить пропало. На тротуаре, как раз у дома, где ждала тощая путана и наваристый супец, стоял черный гроб внедорожника и пара легковушек — марки Петр издали не разобрал.

Он судорожно огладил карманы — блокнот с биографией находился при нем. Негритянскую рубашку и костюм Валентина Матвеевича ему было не жалко. Суп — другое дело, ну да черт с ним, с супом. Идти некуда — вот проблема. В памяти остался последний адрес — его собственный. Или Петуховых?..

Петр обжег сигаретой пальцы и удивленно огляделся — он давно уже шел. К Новому Арбату и к старому пятиэтажному дому, что за магазином «Мелодия». К Петуховым или к себе — с этим как раз предстояло разобраться. Пока он только шел.

Диктор сказал, что всплыли некоторые подробности по делу об убийстве банкира Батуганина. Бросив бутерброд, человек побежал к телевизору и поэтому все пропустил. Человек обозвал диктора свиньей и поплелся на кухню. Чай отдавал марганцовкой, а в сахарнице сидел блестящий таракан. Все это бесило.

Отодвинув чашку, человек взял бутерброд и снова пошел к телевизору. Пощелкал каналы — везде реклама.

— Совсем распоясались, — пробормотал он. Дожевав колбасу, человек отряхнул руки и с ненавистью осмотрелся. Решетка на зеркале уже зарастала какими-то серыми пушинками. В этой квартире все дьявольски быстро пылилось.

Нос зачесался, и человек чихнул. В свинцовой поверхности зеркала образовалась мутная лунка, но след от решетки остался. Так он себя и увидел — сквозь решетку.

— Стареешь...

Наметившиеся в прошлом году залысины окончательно съели челку и теперь подбирались к макушке. Быстро, дьявольски быстро. В этой квартире хорошо умирать — ничего не жалко.

Человек вспомнил про Батуганина и задумчиво потрогал ухо. "В газетах писали, что врагов он не имел. Банкир — и без врагов? Впрочем, Батуганин был мужиком покладистым. Там... — Человек махнул куда-то в сторону зеркала. — Там был. Здесь неизвестно. И еще был трусом. Можно представить, какую он себе завел охрану. Не помогло. Говорили про водосточную трубу. И про машину...

Знакомо, ой как знакомо".

Человек, не раздеваясь, прилег на раскладушку и закрыл глаза. Он чувствовал, что поблизости есть кто-то еще. Сколько их — не разобрать. Слепые, как новорожденные котята, и настырные, как бультерьеры.

Еще он чувствовал, что там, откуда он вырвался, все кончено. Момент смерти он не зафиксировал, но знал наверняка: тела больше нет.

Все в прошлом. Настоящее — это грязные чужие квартиры, пыльные занавески и тараканы в сахарнице. Что-то изменить? Он знал как. Он это уже делал — там. И потому боялся второй попытки. Слишком долго и тяжело. Но если получится... Теперь у него есть опыт. Теперь он будет жестче. И он сделает, иначе зачем об этом мечтать — каждый день?

Он уже понял, с чего начнет. Первое правило — избавиться от ненужных людей. Он начнет с Константина.

Глава 8

Костя отпил из щербатой фаянсовой чашечки и, нахмурившись, посмотрел на часы.

— Пора бы им уже. Обманули, черти?

— Не, не, — замотали головами Толик и Елизавета. По приказу Константина они весь вечер безвылазно обретались на кухне. Он специально посадил их на древние стулья с высокими спинками — при малейшем движении стулья издавали жалобные визги, и Костя мог отворачиваться, не опасаясь удара чугунной гусятницей. Даже пролитые щи вытереть не позволил — за несколько часов они окончательно скисли, и из коридора несло, как с убыточной овощебазы.

Сам Костя строго расхаживал взад-вперед, нося на блюдечке чашку кофе.

Толик успел поведать несколько морских баек — половину Константин уже слышал, правда, с другими героями. О том, что он имел прямое отношение к флоту, Костя умолчал — лишние зацепки для будущего следствия. Ведь ни Елизавету, ни Толика он убивать не хотел.

— Время, время... — выразительно произнес Костя.

— Да хрен их знает. Может, сегодня вообще не придут.

— Ну-ну-ну! Хочешь всю ночь просидеть?

— Мы-то что? — запричитала Елизавета. — То у них шалман целый, в уборную не прорвешься, то, наоборот, учешут на день-два. Да чтоб они пропали!

— "Пропали"! А кто мне Нуркина разыщет? В том, что у Петуховых гостил именно он — Нуркин Владислав Борисович, Костя уже не сомневался. Словесный портрет совпадал с оригиналом не полностью, но достаточно для того, чтобы исключить всякую ошибку. Не видный, сказала Елизавета. Лысоватый такой, сутулится, что твой горбун, весь такой суетный, лица землистого. Прыщ, а не мужчина. По бухгалтерской линии, важно добавил Толик. Книжки мусолил. Как не подойдешь — он «Здрасьти», и в сторонку. А чтоб законтачить — нет.