Михаил Белозеров - Железные паруса

— Правильно. — Повел наглыми белесыми глазами Хуго, и в его повадке появилось что-то волчье, — пока… пока ты командир…

— Вот я и говорю, — медленно произнес Поп-бригадир, — пока…

И они оказались у турникетов, перед строем пангинов, затянутых в ремни, и даже Бар-Кохба перестал подавать многозначительные знаки, а предпочел за благо спрятаться в толпе.

По ту сторону уже обыскивали заключенных, и пангины действовали своими штырями виртуозней зубочисток.

Но Он успел потереть записку о пол и, не привлекая внимания, спихнул ее через сетку на этаж ниже. Потом внизу прибежит такой же Джо, слизнет ее своей штуковиной, и никто не докопается, как они держали связь. А если и докопаются, то это будет неважно, — по крайней мере, для всех них, даже если их поймают, потому что исход такого мероприятия, как побег, всегда один — смерть.

Еще привычные полчаса. Привычные, если бы не Мексиканец, от страха вращающий белками, и Хуго-немец вдруг успокоившийся и уснувший, как лошадь, стоя. Он наступил ему на пятку, чтобы он проснулся, и дернул Мексиканца за цепь, чтобы перестал дрожать, как осиновый лист. Не хватало засыпаться в самом начале. У Мексиканца слишком ответственная роль, чтобы сейчас свалять дурака — пангины не любят шуток.

Пангины, желтолицые — даже здесь под землей, скуластые, с невозмутимыми азиатскими лицами и налетом сладострастия. Форма висит на них, как с чужого плеча. Злопамятны и ухватисты, но ключ, спрятанный под кожей на ноге, вряд ли найдут. Один упирается короткой заостренной дубинкой в поясницу, другой бегло ощупывают, словно обезьянка, детскими ручками. Толчок посильнее — следующий.

Пронесло. Похоже, Джо, и правда, друг Пайса, подумал Он.

В столовую они вошли раскованными. На ужин стакан кофейного напитка, сандвич с соевой пастой, иллирийские улитки, политые горчичным соусом, и кусок пластилинового эрзац-хлеба, похожего на асфальт.

Когда Он был готов двинуться с подносом к своим, из толпы уголовников тенью вынырнул Бар-Кохба и положил руку на плечо.

Поговаривают, что он попался на том, что продавал беженцам конфискованные таможней консервы и однажды возомнил себя таким всемогущим, что презрел подельщиков. Поговаривают также, что прежде чем его спустили под землю, он кое с кем из них успел разделаться.

— Я все знаю… — шепотом произнес он, нагло упираясь взглядом. — Капитан, возьми меня с собой…

Лицо у Бар-Кохба жесткое, в оспинах, словно по нему прошлись напильником или выстрелили пекапсином в упор, узкое, острое, как лезвие ножа, и похож он больше на червя, но пользовался у пангинов странным послаблением — носил длинные сальные волосы. За ним и его дружками числилось несколько темных дел, и держали их обособленно в отдельной камере, а на работу водили исключительно по кухонным нарядам.

— Если с моим другом что-то произошло, ты же знаешь?.. — сказал Он и подумал, Господи, ну почему я такой смелый?

— Не волнуйся… — произнес Бар-Кохба. — Иногда мусорщик тоже на что-то годится…

— Он выпросил у меня жвачку, — произнес Он равнодушно, наблюдая, как капли воды поблескивают в лучах прожекторов и подхватываются вентиляторами над ржавой арматурой, чтобы осесть на стены. Ему не было никакого дела до этого негра.

— Зря, — сказал Бар-Кохба. — Один раз ему уже заплатили…

Но ясно было, что ему наплевать на уборщика так же, как и всем остальным на заводах Мангун-Кале.

Клешня на плече неотрывно преследовала до лотка с хлебом.

— Убери лапу! — сказал Он.

Бар-Кохба промедлил.

Сейчас я его ударю, подумал Он, чувствуя, как начинает звенеть в голове, и Пайс будет ждать меня вечность, потому что Пайс есть Пайс, потому что предан, как собака, и один ни за что не пойдет в побег.

— Ничего, — ответил Бар-Кохба, — мне в отличие от тебя, спешить некуда. Ты же знаешь!? — Но лапу убрал.

Единственное, чего им обоим не хотелось — это привлекать внимания охраны.

— Я даже знаю тебя больше, чем себя! — веско произнес Он и посмотрел в холодные глаза Бар-Кохба.

Ничего в них не было хорошего — ни человечности, ни понимания, жесткость одна, холодный расчет и дремавшее звериное бешенство.

Пусть… пусть… идет, решил Он.

— Не будем ссориться, — зловеще возразил Бар-Кохба, яростно скребя под мышкой. — От этого никто не выиграет…

Бил он без предупреждения одним и тем же приемом — словно бы потягиваясь, вдруг наносил страшный режущий удар в шею или поперек лица, норовя попасть в глаза, или в сустав плеча, под ключицу, норовя отрубить руку, и Он знал, что в правом рукаве на веревке у него спрятан длинный, узкий стилет, который пангины намеренно не замечают.

— Боюсь, что косматый начальник узнает о твоих планах раньше, чем ты их осуществишь, — зловеще предупредил Бар-Кохба.

— Плохо! — заметил Он, играя желваками. — Очень плохо! Я даже не знаю, что делать?! Предательства твои дружки не простят.

— Солнышко бы увидеть, — мечтательно произнес Бар-Кохба, — а потом умереть, — и вырвал из-под мышки клеща-кожереза.

— У меня нет лишнего места, — ответил Он, потому что не верил Бар-Кохбе ни на грош, не тот он был человек, которому можно было верить.

— Где толпа, там и еще один. Ну?

Есть сотни приемов избавиться от непрошеного попутчика еще здесь, в боксе. Можно ненароком получить удар заточенной ложкой под лопатку или быть удавленным в тот момент, когда вся масса заключенных по команде придет в движение, или внезапно поскользнуться и разбить голову об угол лавки, тебя могут заставить проглотить горсть извести и металлических опилок или убить одним из тех таинственных способов — даже для самих исполнителей, над котором потом петралоны будут только ломать голову. Можно придумать множество хитростей, можно, но только не накануне побега. И поэтому Он ответил:

— Ладно, будь поблизости…

— Смотри, не выкинь какой-нибудь шутки.

— Не суетись и не зевай.

— За мной не заржавеет, ты же знаешь…

Катись ты! подумал Он и пошел к своим.

— Что он от тебя хотел? — Скосился на него Поп, когда Он сел рядом.

Поговаривают, что среди пангинов есть специалист, читающий по губам.

— Джо… — ответил Он, — просто Джо…

Они уже ничего не могли поделать. Дело вертелось само по себе. И разбираться с кем-либо у них просто не было времени. Ясно было, что уборщик заработал дважды, а это было нарушением негласного кодекса заводов горы Мангун-Кале, но наказать хитреца негра они просто не успели бы.

— Все, хана, — не разжимая губ, заговорщически шепнул Толстяк-Мексиканец, — третья смена тю-тю. — И сделал жест, устремленный к невидимому потолку. А затем громко: — Обещали овощей и настоящего мяса. — Это уже предназначалось другим ушам — тем, кто расселся за соседними столами, и фискалу Клипсе.