Эрнст Бутин - Лицом к лицу

Юрий Иванович вспомнил эту повесть, в которой замаскированно не очень умело была скомпилирована «Аэлита» Толстого. Беспомощная повесть.

— Можешь выкинуть ее на помойку, — деловито посоветовал Юрий Иванович. — Спутник запустят уже в этом году, а у тебя…

— В этом? — ахнул Юра, обежал Юрия Ивановича, заглянул ему в лицо. — А дальше?

— Мы первыми полетим в космос, первыми выйдем в него, — важно перечислял Юрий Иванович, но опять вспомнил о непредсказуемости того, чем обернется это знание для Юры, и прикрикнул: — Никаких вопросов! Все! Замолкни!

Он, пыхтя, пролез сквозь брешь в зарослях акации и, полуспустив от жары пиджак с плеч, перешел ухабистую, с окаменевшей грязью, дорогу.

— Одно могу сказать, — добавил брюзгливо, не поворачивая головы. — Первыми на Луну высадятся американцы.

— Американцы?! — Юра чуть не задохнулся от возмущения и неверия. — Это еще почему? Врете!

— У нас другой подход. Мы будем изучать ее автоматами. И ракету туда первыми запустим. Так что приоритет наш.

Юрий Иванович уже обогнул густой кустарник на берегу, вошел на стертые доски щелястого моста и, старательно наступая на отполированные ногами скобы, побрел по нему. На середине остановился, навалился грудью на потрескавшийся, серый и теплый брус перил, уставился задумчиво в реку. Мерно и лениво шевелилась черная над глубокими местами вода, изредка открывая изумрудно-зеленые лохмотья водорослей, облепивших сваи; визжали, мельтешили, играя в «догонялки», мальчишки, и сверху хорошо было видно их ушедшие ко дну, расплывчатые и колеблющиеся бледно-желтые тела. Все пацаны казались худыми и нескладными: то ли оттого, что, ошалело выскочив на берег, они сжимались, ежились, пританцовывая, то ли действительно были заморышами по сравнению с долговязыми, мускулистыми акселератами будущего.

Юра пристроился рядом. Тоже навалился на перила, сплюнул в воду.

— Да, жалко, — вздохнул Юрий Иванович. — В наше время Нелета обмелеет и купаться тут станет невозможно. Построят на этом месте красивый бетонный мост, но он будет по существу над оврагом.

Юра не ответил. Сосредоточенно сдвинув брови, думал о чем-то.

— Самой горячей проблемой в наше время станет защита так называемой окружающей среды, — грустно продолжал Юрий Иванович. — Ты вот, помню, на экзамене по ботанике с жаром рассказывал о великом плане преобразования природы, а мы заговорили о великом плане защиты ее.

— А когда американцы на Луну высадятся? И как их фамилии? — перебил Юра.

— На Луну? — удивился Юрий Иванович. И вдруг со стыдом обнаружил, что не знает ни год, ни фамилии. Один астронавт, кажется Армстронг, однофамилец некогда любимого трубача Луиса-Сэчмо, а другой? А дата? Четвертое октября пятьдесят седьмого года, двенадцатое апреля шестьдесят первого запомнились намертво, а вот человек на Луне… — Мы договорились: никаких вопросов!

— Зачем же вы тогда вообще про американцев говорили? — обиженно хмыкнул Юра. — Одно можно, другое — нельзя.

— Затем, что знаю: ты никогда никому не скажешь, что первыми на Луне будем не мы. Побоишься, — уверенно заявил Юрий Иванович. — Эта информация останется в тебе, а значит, не повлияет…

— Здоров, Бодрый! Скупнуться приканал?

Юрий Иванович повернул голову.

Худосочный парень в длинном, чуть ли не до колен, мятом сером пиджаке панибратски хлопнул Юру по плечу. Тот вздрогнул, испуганно распрямился, глянул на него заискивающе, потом — виновато — на Юрия Ивановича.

— Да нет, Цыпа. Я так.

Цыпа! Черная, несмотря на жару, кепка-восьмиклинка с микроскопическим козырьком натянута почти на глаза, хромовые сапоги, изжеванная, расстегнутая рубашка, тельняшка под ней.

Юрий Иванович почувствовал, что опять, как и много лет назад, сдавило сердце от ненависти и омерзения, как стало тяжело и душно в груди. Он развернулся, посмотрел в упор в лицо этой страшной шпане своей юности. Ничего особенного — болезненно-бледный, с нечистой, в точечках, кожей. В памяти он остался более зловещим. И все же Юрий Иванович невольно сжался, испытал нечто вроде озноба — сработал давний страх и отвращение к этому полураскрытому рту с мокрыми губами, к этой белесой челке, к этим глазам — пустым и равнодушным, словно у вареной рыбы.

— Чо уставился, дед? Человека не видел? — лениво, врастяжку спросил Цыпа и вдруг сделал резкое движение, будто хотел ткнуть в живот двумя растопыренными пальцами с длинными грязными ногтями.

Юрий Иванович непроизвольно дернулся, прогнулся назад. Цыпа изобразил губами улыбку.

— Струхнул, поп? Не боись, я шучу, — и потребовал сонно: — Дай-ка закурить.

Юрий Иванович ощутил, как сердце отчаянно ударилось в грудную клетку; стало жарко и сразу же зябко.

— Пшёл вон, кретин, — сказал он четко.

— Чё-о-о? — протянул Цыпа. Оглянулся удивленно на Юру. Тот бледнел, краснел, глаза испуганно бегали. — С тобой, что ли, этот фраер? — И снова к Юрию Ивановичу: — Ну-ка, мужик, повтори.

— Пошел вон, — раздельно повторил Юрий Иванович.

Он успокоился, оперся спиной о перила. На шпаненыша смотрел насмешливо. Тот, глубоко всунув руки в карманы брюк, щерился, раздувал ноздри, буравил обретшим выражение, но не страшным, а изучающим взглядом.

— Дяденьки, пустите!

Худенький лопоухий мальчишка с всклокоченными мокрыми волосами деловито проскользнул между ними. Глянул торжествующе на берег, где замерли в ожидании приятели, потом — горделиво — на Юрия Ивановича: вот, мол, полюбуйтесь на меня, удальца-храбреца! Начал вскарабкиваться на перила,

— Ты еще, шмакодявка, тут… — Цыпа, не глядя, пихнул его растопыренной пятерней.

Мальчишка завизжал, сорвался с моста, дрыгая руками, Ногами. И не успел он еще долететь до реки, не раздался еще резкий, точно доской ударили, шлепок его тела, не взметнулся еще белый, литой, похожий на стеклянный сталагмит, выброс воды, как Юрий Иванович уже схватил Цыпу левой рукой за грудки, правой, развернув, за штаны.

— Ах ты, гад, звереныш!

Мелькнуло обезумевшее от страха лицо Цыпы, блеснули подковки на подошвах сапог, взметнулись серые полы пиджака. Пронзительный, как свист, вопль заложил уши, и парень закувыркался в воздухе.

Он вынырнул с выпученными глазами, выплюнул длинную струйку воды, разинул безмолвно рот и опять скрылся, отчего пиджак, распластавшийся на поверхности, плавно и величаво, будто шлейф, скользнул следом.

— Утонет еще, скотина! — мрачный Юрий Иванович торопливо пошел по мосту.

— Ну и пусть подыхает! — неожиданно и зло заявил Юра. — Вам что… Сегодня или завтра испаритесь, а этот останется.