Сергей Малицкий - Легко (сборник)

— Да.

— А что такое ангелы?

— Не знаю.

— Разве можно верить, не зная?

— Знать — это не значит верить. Я верю в то, во что мне хочется верить. Мне хочется, чтобы ангелы были. И я в них верю.

— Интересно. Мало ли чего тебе хочется. Тебе хочется, чтобы твоя жена была тебе верна, и ты в это веришь, а она вытворяет в это время, бог знает что.

— Поэтому у меня нет жены.

— То есть ты не знаешь, есть ли ангелы?

— Я верю, что они есть.

— Но не знаешь наверняка? Как же ты пишешь книги? Ведь писатель должен все знать!

— Почему все?

— Ну, вот в цирке клоун. Он всех смешит, повторяет трюки за гимнастами, падает, кувыркается. Но ведь чтобы делать это легко, он должен уметь делать все это лучше всяких гимнастов! Так и писатель. Ведь в своих книгах ты описываешь чужие жизни, значит, все должен уметь.

— Сравнение с клоуном не вполне уместно. Клоун в центре арены, он сам главное действующее лицо, а писатель за кадром, извне.

— Но ведь ты же сам говорил, что все должен пропустить через себя, значит, ты тоже в центре арены!

— Должен.… А если мне нужно описать смерть своего героя, я должен сначала умереть сам? Или как ты себе представляешь это умение?

— Ну, это, наверное, не требует специального умения, это умеют все.

— Никто этого не умеет.

— Тогда люди умирают неправильно.

— Может быть. И уж точно не тогда, когда им этого хочется. Но ведь именно смерть определяет всю жизнь человека. Знание, что когда-нибудь придет конец жизни, является определяющим для самой жизни. Правда, не у всех ….

— Ты считаешь себя в праве судить кого-то?

— Нет.

— Но ты же судишь, — она внимательно рассматривала его профиль, — Любой твой текст это взгляд сверху на живого человека. Понимаешь? Сверху!

Он усмехнулся.

— Ты хочешь, чтобы я писал на потолке?

Она не улыбнулась, подняла плечи, закуталась в платок, сказала куда-то в сторону:

— Жить правильно — безумно скучно.

— Никогда не смогу этого оценить, так как никогда не жил правильно.

Он вновь попытался рассмеяться. Она вновь не улыбнулась.

— Иногда мне кажется, что твои книги интереснее, чем ты сам. Ты не обиделся?

— Нет. Кто-то сказал, что самые грустные люди — это юмористы и актеры-комики, самые скучные — это писатели увлекательных книг, самые веселые — убийцы.

— От чего же они веселятся?

— Наверное, от страха. Только они этого пока не понимают.

— Скажи, — она опять повернулась к нему. — Если погибает человечек, у которого был ангел-хранитель, этого ангела наказывают?

— Нет, он просто плачет.

Она насупилась.

— Ты говоришь это таким тоном, словно смеешься надо мной.

— Нет, я говорю это таким тоном, словно пытаюсь разобраться в этом важном вопросе вместе с тобой.

— А у тебя есть ангел-хранитель?

— Да. Был.

— Почему был?

— Раньше, когда я был маленьким, я его чувствовал, а теперь нет.

— Может быть, просто ты уже вырос, и тебе пришла пора самому быть ангелом-хранителем?

— Хочешь, я буду твоим ангелом-хранителем?

Она повернулась к нему, придержала задуваемые на лицо светлые пряди и несколько долгих мгновений грустно смотрела в глаза:

— Не будешь.

06

Ты хочешь, чтобы все твои желания исполнялись? Это невозможно даже в воображении. Не веришь? Почувствуй себя создателем. Представь зеленую равнину, покрытую легкой утренней дымкой. Удивленный и далекий крик неизвестной птицы. Косые лучи невидимого и негреющего солнца. Тяжесть мокрой травы. Шелест и дыхание лошади за спиной. Ветер. Верхушки бело-розово-голубых гор за пределами равнины. Запах близкой реки. Боль от недавней раны в левом плече. Слипающиеся от бессонных ночей веки. Шум отдаленной погони. Величайшую драгоценность целого мира, спрятанную в кожаный мешочек и висящую на груди. Холодную отчаянную решимость в каждом шаге обессиленного тела.

Ты понял? Этот мир уже существует. И пусть в твоей воле даровать путнику хмурого лодочника на глинистом берегу или копье в спину от настигающего врага, но не в твоей воле отменить этот мир. Ты можешь уничтожить его своей фантазией, но отменить никогда.

Ты понял? И все-таки невысказанное переполняет тебя? Тогда пойми и другое. Самое главное, это способность чувствовать. Потому что все созданное тобой может найти выход в этот мир только через твои чувства. Цвет, запах, звук, вкус, боль, счастье, ужас — все это неудержимым букетом до конца, до сердечных судорог, порой до прочей общей слепоты. Но, только владея этим букетом, научившись по неуловимым признакам отличать бумажную траву от живой, настоящий крик птицы от манка охотника, ты, может быть, когда-нибудь представишь настоящую зеленую равнину, покрытую утренней дымкой… Получилось? А жить на этой равнине?

Ты хочешь, чтобы все твои желания исполнялись? Бойся своих желаний, и пусть вся твоя жизнь пройдет в борьбе с этим страхом. Представь себе героя, дай ему имя, историю, тайну. Сбрось его с борта корабля в бушующее море, донеси холодными волнами до пустынного берега. Дай ему возможность любить и ненавидеть. Покрой морщинами его лицо, а шрамами душу. Подари ему глоток счастья, пьянящего, как вино, и ты узнаешь, что самый сильный наркотик таится в листе бумаги, на который не насыпано никакого порошка. Убей своего героя, и ты поймешь, можно ли упрекать твоего создателя в жестокости этого мира.

Но помни еще одно. Чтобы из ран твоих героев лилась кровь, ты должен поделиться с ними своей кровью. Чтобы сердца твоих героев наполнялись любовью, ты должен отдать им часть своей любви. Чтобы жизнь твоих героев не прекращалась навсегда после первого же упоминания о них, ты должен отдать им часть своей жизни и прочувствовать своей плотью всю боль, что назначаешь своим героям. Ты все еще хочешь быть создателем? Но даже если и хочешь…

Если бы все было так просто. Кто знает, кому и что отмерено в этом мире? Может быть, превратности судьбы — это всего лишь триллионная часть незримого пасьянса? И гений, машущий кайлом, столь же естественен, как и бездарь в лавровом венце? В бесконечных метаморфозах рождение-смерть-рождение это всего лишь эпизод, служащий для испытания первого и искушения второго? И кто из них кто? Ничто никуда не девается и ниоткуда не берется. Глубина ощущений вряд ли зависит только от толщины черепной коробки и количества мозгового вещества. Бесконечное существование предполагает не почивание на лаврах избыточных возможностей, а жесткую нехватку времени как способа собственной реализации. Может быть, именно время — это величайшее из созданного? Может быть, только оно позволило нашей бессмертной душе превратиться из точки в неопределенном нечто в трепещущий курсор бесконечной линии?