Ольга Онойко - Дикий Порт (Райские птицы)

— Я брал мясо с руки х’манка, ты знала это и ела.

— Все ели. Многие ли из них были бы живы сейчас, отказавшись?

— М’рхенгла отказался. И последний раз он ел досыта на Кадаре, тридцать лет назад. Он только кажется сильнее меня. Всё его нутро — сплошная болезнь.

— Зря ты его не убил.

— Слышу голос женщины, — Л’тхарна передёргивает ушами. — Это постыдно.

— Убить слабого?!

— Он ослабел, храня древнюю честь. Он смел. Меня превознесли как победителя, а я не заслуживаю такой славы.

— Зато теперь станут говорить, что ты мягок сердцем.

— Я слышал о себе и худшие вещи.

— И всё это — правда.

Л’тхарна останавливается, разворачивается к ней. Разлетаются косы, тяжёлые серьги глухо брякают. Эскши пригибает голову, встречая его взгляд, но на её губах нет и намёка на гневный оскал, лишь понимание и горечь. Сын Р’харты молчит.

— Люди научились лгать, — говорит женщина. — Хорошо лгать. Но такую ложь смог бы измыслить только х’манк.

— Ты молчала пятнадцать лет.

— Я каждый день ела мясо.

— Молчи и дальше.

И он уходит. Эскши долго смотрит ему в спину, а потом на занавеси, сомкнувшиеся за ней. Отец её выводка редкостно красив, в придачу ко всему прочему. У него волосы цвета артериальной крови, волосы сказочного убийцы. Второй мальчик приплода унаследовал их. Жаль, что не Уархши, девочка. Впрочем, этот ген может передаться потомству Уархши…

Разговоры о бесчестии ранят только мужчин. У Эскши свои, женские мысли. От легенд о Ш’райре до новейшей истории все, нарекаемые героями, ногами ходили по любой чести. Людей осталось так мало. Для женщины преступление — не продолжить в детях мудрость, доблесть и силу. Он великолепен, её мужчина, Л’тхарна аххар Суриши аи Р’харта.

Анастасия, Анастис Чигракова, ксенолог-дипломат, представитель Урала на Диком Порту, танцует. Ночной клуб из разряда «only for humans», в элитном районе, но не фешенебельный: завязывание знакомств с нужными людьми — это работа, а сейчас Анастис просто хочет повеселиться.

…он удивительно похож на неё саму, и первый взгляд притягивает именно этим. Не так уж часто встречаются светловолосые люди с чёрными глазами. Но если у неё голова всего лишь русая, то волосы парня цветом напоминают люнеманнову гриву. Белые. И брови того же цвета. Анастис оглядывает танцора с головы до ног, и у неё делается сладко во рту. Бывают же такие красавцы… Анастасия — боевик, и в мужчинах ей нравится нежность.

На миг яркий луч озаряет лицо — тонкое, эльфийское, ангельское, со странно знакомыми чертами, — и она встречает дочерна-синий взгляд из-под снежных ресниц…

Это похоже на сказку. На мечту девчонки-подростка. В полутьме, на дне океана отблесков, звуков, движений, в толчее брошенных условностей, в цветном, пока ещё не слишком пьяном тумане, под клубами дыма — от табака, тий-пай и акары, — в призрачном искусственном свете к тебе подходит истинный ангел.

«Смерти», — иронизирует Чигракова и чуть улыбается: скорее она сама может выступить в этой роли.

— Привет, — говорит она в ритме танца.

— Привет… — прекрасный юноша улыбается, и что-то внутри уже тает, сладко трепещет…

— Я Настя, — она чувствует себя школьницей на первой дискотеке. — А тебя как зовут?

Молчаливая, ласковая улыбка в ответ. Он поднимает руки над головой, сцепляет в замок — полы рубашки распахиваются, открывая сухощавое, гибкое, в меру накачанное тело. Серебряная гривна на шее. Подвеска сползла за плечо.

— Ты кто? — настороженно смеётся Анастис.

— Я синий птиц, — медленным полушёпотом, прорезающим грохот музыки, отвечает ангел, встряхивая белыми перьями волос, — приношу счастье…

— Ты к нему не лезь, — скучно замечает над ухом чей-то бас. — Не видишь, он упыханный в жопу?

Анастис подавляет желание врезать локтём в брюхо нависшему за её спиной бугаю, и одновременно в великом изумлении опознает голос.

— Шеверинский?!

— Ну, — грустно говорит Шеверинский, пока Чигракова новыми глазами смотрит на «ангела».

— Димка! — смех и разочарование, — я тебя не узнала. Богатым будешь. Ну вы даёте, люди. Мир тесен, а? Надо же было во всей галактике…

И вдруг она понимает, что Васильев не слышит её неловких шуток.

Он её даже не видит.

— Я же тебе сказал, он упыханный, — вздыхает Шеверинский и берёт её под локоть. — Пойдём, поговорим, что ли…

Анастасия послушно идёт.

— Вот сижу тут, — Шеверинский обводит рукой столик, угол с какой-то невнятной вазой, край барной стойки. Танцпол отсюда далеко, но хорошо виден. — Остохренело знаешь как? Даже поговорить не с кем.

— Как не с кем? — изумляется Анастис, садясь. — Вы же с Димкой так дружили всегда…

— Эта мразь жрёт водку, курит акару и устраивает фейерверки, — почти без гнева сообщает Шеверинский. — У него сердце не пашет, а он акару курит. Он себя загнать хочет.

Разрываясь между вопросами «а что с ним?» и «а вы двое куда смотрите?!», Анастасия чувствует, что большего изумления в неё просто не вместится. Она со школы помнит Димочку, тонкого-звонкого, умного и делового, самоуверенного, избалованного вниманием, вечно в компании амбала Шеверинского и серой мышки Ленки. На самом деле мозговым центром у этих троих всегда работал Шеверинский, при взгляде на которого не скажешь, что у него вообще есть какие-то мозги, но Васильев делал команде лицо, и лицо это было — спасайтесь, девушки.

— А где же ваша Ленка? — наконец, спрашивает Анастис.

— В отпуске.

— Как в отпуске? Вы здесь, а она в отпуске?!

— Её Алентипална отпустила, — тихо говорит Шеверинский. — Она замуж выходит.

И всё становится ясно.

— За Полетаева? — только уточняет Анастис.

— За него. Димыч совсем с катушек… того. Вот говорят, между прочим, что в хорошей тройке обязательно будет один придурок, так смотри, вон он, сволочь…

— Кто говорит?

— Алентипална.

— А у них троих кто придурок? Или они исключение?

— Борода у них придурок.

— С ума сошёл! — таращит глаза Чигракова.

— А что? Он просто очень умный. Просто нечеловечески умный мужик. А так, когда они моложе были, Батя ему каждую неделю рыло чистил… — уныло пожимает плечами Шеверинский. — Да и хрен с ними! Они счастливые люди…

Следующие полчаса Анастасия сидит и слушает Шеверинского. Потому что тому очень нужно, чтобы его выслушали. Потому что большому страшному человеку тяжело. Он горюет. Он жалуется на того, кто ему ближе брата, дороже друга, с кем ничего, ну ничегошеньки нельзя поделать — на рёхнутого Синего Птица.

— Так уведи его отсюда! — наконец, конструктивно предлагает Чигракова. — Запри, на цепь посади! Ты что, не можешь?