Роберт Хайнлайн - Пришелец в земле чужой

— Спасибо, Эгнес, не нужно. Оказать вам услугу — честь для меня.

— А для меня честь — вознаградить тебя за услугу. Ни слова больше, Элли!

Мадам Везан дала себя уговорить и отключилась с чувством выполненного долга. Теперь она знала, что верно растолковала расположение светил. Бедная Эгнес! Какое счастье облегчить ее тернистый путь, снять с нее часть нелегкой ноши! Она была горда тем, что ей удалось помочь Эгнес.

И как же не гордиться! Она ведь почти на равных с женой Генерального Секретаря. Кто еще может этим похвастать? Юная Бекки Вези была такой ничтожной, что председатель местного избирательного комитета все время забывал, как ее зовут, хотя не забывал заглянуть в вырез ее платья. Бекки Вези не обижалась: она любила людей. Она любила Эгнес Дуглас.

Она всех любила.

Мадам Везан посидела еще, купаясь в лучах славы, выпила еще тонизирующего и тут ее осенило. Она позвонила своему брокеру и приказала ему продать акции Лунар Энтерпрайзез.

— Элли, — усмехнулся он, — голодание вредно отражается на твоих умственных способностях.

— Слушай, Эд. Когда они упадут на десять пунктов, покрой меня, даже если они будут и дальше падать. Когда поднимутся опять, пункта на три, покупай… А когда доберутся до сегодняшнего уровня, снова продай.

Эд долго молчал, потом попросил:

— Элли, ты что-то знаешь? Скажи дяде Эду.

— Звезды кое-что шепнули мне, Эд.

Эд сделал предположение, невозможное с точки зрения астрономии.

— Что ж, не хочешь — не надо. У меня никогда не хватало совести на честную игру. Ты не будешь возражать, если я сыграю по твоей схеме и от себя?

— Играй, только осторожно. Сатурн стоит между Девой и Львом — положение щекотливое.

— Как скажешь, Элли.

Миссис Дуглас, получив от Элли подтверждение своим суждениям, взялась за дело. Она потребовала принести досье Берксвита и отдала распоряжения начать кампанию по подрыву его репутации. Она вызвала начальника Особой Службы Твитчелла — он вышел бледный и целый день ел поедом своего помощника. Она поручила Сэнфорту выпустить еще одну передачу о Человеке с Марса и в ходе этой передачи сообщить, что по сведениям, исходящим из близких к правительству кругов, Смит собирается или даже уже отправился в Анды, где климат похож на марсианский. После этого миссис Дуглас задумалась над тем, как заставить Пакистан замолчать.

Она потребовала к себе мужа и убедила его поддержать Пакистан в его притязаниях на львиную долю кашмирского тория. Дуглас и сам собирался так поступить, поэтому легко дал себя уговорить, проглотив упрек о том, что еще вчера возражал против этой идеи. Урегулировав пакистанский вопрос, миссис Дуглас отправилась выступать перед Дочерьми Второй Революции на тему «Материнство в Новом Мире».

Глава 10

В то время, как миссис Дуглас разглагольствовала о том, о чем не имела ни малейшего представления, Джубал Э. Харшоу, член коллегии адвокатов, доктор медицины, доктор естественных наук, бонвиван, гурман, сибарит, популярный автор и философ-неопессимист, сидел на краю бассейна у себя в Поконосе и наблюдал, как в бассейне плещутся три секретарши. Все три были очень красивые и на редкость толковые. Харшоу любил сочетать приятное с полезным. Энн была пышная блондинка, Мириам рыжеволосая, а Доркас — брюнетка с фигурой изящной статуэтки. Самая младшая была на пятнадцать лет младше самой старшей, но самую старшую было трудно выделить. Харшоу напряженно работал. Большая часть его существа наблюдала за хорошенькими женщинами, резвящимися в воде, а маленькая частичка, звуко- и светонепроницаемая, сочиняла. Харшоу утверждал, что процесс его творчества заключается в разделении организма: зрение и половые железы сами по себе, а головной мозг — сам по себе. Его бытовые привычки подтверждали эту теорию. На столе стоял магнитофон, но Харшоу пользовался им лишь для записи заметок. Готовый текст он диктовал стенографистке, следя за ее реакцией. Харшоу как раз приготовился диктовать и позвал:

— Ближняя!

— Это Энн, — ответила Доркас. — Она плескалась ближе всех.

— Нырни и достань ее.

Брюнетка нырнула; через несколько секунд вынырнула Энн, вышла из бассейна, надела платье и села к столу. Она не притронулась к стенографической машинке: память позволяла ей обходиться без техники.

Харшоу взял ведерко со льдом и бренди, отхлебнул и сказал:

— Энн, я придумал душещипательную вещицу. Котенок под Рождество забрел в церковь погреться. Он голодный, холодный и одинокий, и к тому же у него перебита лапка. Начнем: «Снег падал и падал…»

— Какой вы берете псевдоним?

— Молли Уодсуорт — этакое кудрявое имечко. А название — «Чужие ясли». Поехали…

Харшоу диктовал и смотрел на Энн. Когда из-под ее опущенных ресниц потекли слезы, Харшоу улыбнулся, закрыл глаза и тоже заплакал. Когда он закончил диктовать, у них были одинаково мокрые щеки, оба они были растроганы.

— Готово! — объявил Харшоу, — отошли его в какое-нибудь издательство, смотреть на него не могу.

— Джубал, вам когда-нибудь бывает стыдно?

— Никогда!

— В один прекрасный день я прослушаю ваш очередной опус, разозлюсь и лягну вас в пузо.

— Уноси ноги… и все остальное, пока не разозлился я!

— Слушаюсь, босс! — и, зайдя сзади, поцеловала его в лысину.

— Ближняя! — завопил Харшоу, и к нему выбежала Мириам.

Ожил громкоговоритель, установленный на крыше дома:

— Босс!

Харшоу произнес короткое слово. Мириам хихикнула.

— Что тебе, Ларри?

— К вам с визитом дама, а с ней тело.

Харшоу подумал.

— Она хорошенькая?

— Гм… да.

— В чем же дело? Впусти ее. — Харшоу откинулся в шезлонге. — Начнем. Городской пейзаж, затем интерьер. На стуле с высокой прямой спинкой сидит полисмен, без фуражки, воротник расстегнут, на лбу пот. Между полицейским и зрителем, спиной к зрителю стоит человек. Он замахивается, вынося руку за кадр и бьет полисмена по лицу… — Харшоу остановился. — Продолжим позже.

К дому подъезжал автомобиль. За рулем сидела Джилл, рядом с ней молодой человек. Автомобиль остановился, и молодой человек поспешно вышел.

— Вот она, Джубал.

— Я вижу. Здравствуй, девочка. Ларри, где же тело?

— На заднем сиденье, босс. Под одеялом.

— Это не тело, — запротестовала Джилл, — это… Бен сказал, что вы… Я хочу сказать… — она понурила голову и заплакала.

— Не надо плакать, голубушка, — мягко сказал Харшоу, — редкое тело стоит слез. Доркис, Мириам, займитесь ею. Дайте ей чего-нибудь выпить и умойте ее.