Отмель - Илья Сергеевич Ермаков
– Посмотри на меня! Сейчас же! Посмотри на меня! Прошу!
Он проморгал.
Кажется, шок прошел.
В его глазах стояли слезы. Его рот открылся и губы прошептали безмолвное:
– Ма-ма…
Я крепко обнимаю его и смотрю вокруг: все умирает. Все разрушается.
Люди спасаются бегством. Они напуганы. Они вообще не понимают, что происходит. Из-за затычек в ушах погром не слышен так громко, но еще как слышен. Я слышу почти все: взрывы, крушение обломков, крики людей, шипение огня.
Я обвожу весь этот мир, уходящий в небытие, и нахожу взглядом женщину. Одну женщину, так знакомую мне. Мать Оли Синицыной.
Светлана сидит на коленях перед грудой массивных обломков арматуры, из-под которых вытекает лужа крови и выглядывают вывернутая рука и косо направленная нога.
Там Оля Синицына.
Она мертва.
Ее… «пришибло».
Я сразу вспомнила, как еще сегодня утром пожелала ей этого, подумав: «Вот бы ее чем-нибудь пришибло!».
И теперь это слово аукается во мне: пришибло, пришибло, пришибло…
Олю Синицыну пришибло…
Ее больше нет, она там, под грудой камней. Мертвая, с переломанным телом, с раздавленным лицом… уже неживая.
И ее мать, качается над камнями, хватаясь за ними трясущимися руками и плачет.
Что она чувствует?
Весь мир этой женщины – ее родная дочь. Дочь, которую она так быстро потеряла. Так неожиданно, так беспощадно.
Она раскачивалась, стонала, кричала, запрокидывала голову… она хотела умереть, так ведь?
Он ждет этой смерти сейчас…
И смерть пришла.
Я видела это своими глазами: из носа показались красные капли, из ушей потекли алые струйки… мама Оли Синицыной запрокинула голову, закричала, и из ее рта на подбородок потек багровый водопад пестрой лентой…
Из глаз хлынули кровавые слезы.
Она кричала недолго. И истекала кровью недолго. Такая страшная… и в то же время быстрая смерть. Она просто умерла. В один момент Светлана просто опрокинулась вперед, ударившись головой о металлическую балку. И умерла. Рядом с телом собственной дочери.
И холод прошелся по всему моему телу. Я с запозданием осознала, что случилось на моих глазах на самом деле.
Тон.
Звук.
Частота.
Вот, что ее убило.
Мама… муж… дочь…
– Бежим!
Я хватаю сына за руку и бегу назад, к нашему столику, туда, где мой муж лежит рядом с моей мамой на полу и зажимает руками ее уши.
А вокруг… Тон убивает людей.
Люди, не закрывшие уши, внезапно перестают бежать. Они больше не видят смысла спасаться. Из носа, ушей, глаз и рта течет кровь. Они замирают на месте на долю секунды и замертво падают на пол. Словно, эти люди – роботы, которых разом отключили от источника питания, и они теряют над собой контроль и погибают.
Мир стал безумным.
Нереальным, страшным, опасным.
Миром, где смерть стала царствовать и распространяться по воздуху, как зараза.
Я кричу:
– Закрой уши! Закрой! Прошу! Закрой уши!
Мы с сыном приближаемся.
Дрожь уже не такая сильная. Основная масса разрушений уже случилась. Мы бежим.
Я смотрю на них: на мужа и мать, лежащих на полу. Муж слышит меня, он поднимает голову, смотрит на меня, и я вижу под его носом красные пятна…
– Нет…
Он так и лежал, зажимая руками уши моей мамы. А сам смотрел на меня, истекая кровью, как и все. Из ушей, носа и глаз…
Он странно улыбнулся мне и шевельнул губами: «Пока».
И вишневая лента стекла с его языка на подбородок.
– Нет!
Глаза его померкли.
– Нет!
Лицо залилось кровью.
– Не надо!
Его тело рухнуло наземь, а руки… руки закрывали уши моей мамы…
– Нет!
Я отпускаю сына, оставляя его рядом со столиком, и бросаюсь к ним. Я сажусь на колени перед мертвым телом мужа и живой матерью, которую он спас.
– Нет…
В горле защемило.
Этого не может быть…
Просто не может быть!
Это неправда!
Нет!
Черт! Черт! Черт!
Прошу… только не так… только не так…
– Нет!
Сын протягивает мне свернутые трубочкой салфетки. Это для мамы.
Я молча беру их и затыкаю уши матери, а потом помогаю ей подняться. Она не хочет. Она садится на колени и целует мертвое тело моего мужа прямо в лоб. Только теперь она встает, рисуя в воздухе крест кончиками трех соединенных друг с другом пальцев. И шепчет молитвы об упокоении.
Что-то вроде: «Помилуй Господь его душу и прими его во Царствие Свое».
Я заставляю сына взять маму за руку. Они в безопасности. Их уши закрыты, как и мои. Мы не слышим Тона, а значит живем.
Осталась лишь…
– Моя дочь…
Я кричу:
– Оставайтесь здесь! Я сейчас вернусь!
Не знаю точно: услышали они меня или нет. Я не успела дождаться их ответа, даже ответа взглядом. Я просто бросилась бежать в сторону полыхающего «Макдональдса», куда отправилась моя дочь с бумажным корабликом за мороженным за несколько мгновений до того, как все это случилось.
– Закрой уши! Прошу! Закрой уши!
Я понятия не имею, где она.
Я не знаю: слышит ли она меня.
Я не уверена: жива ли она.
Я могу только верить… только надеяться… на лучшее…
– Закрой уши, милая! Закрой!
Я прорываюсь через руины. Мир все еще рушится. Арматура падает, штукатурка осыпается. Трещины раздвигаются. Пол осыпается и проваливается.
Люди умирают.
Прямо у меня на глазах – они истекают кровью и падают замертво.
Точно так же, как умерла мама Оли Синицыной и мой муж…
Кто-то догадался закрыть уши. Возможно, они слышали новости или услышали мои крики – крики безумной женщины с салфетками в ушах, которая почему-то все еще жива…
– Закрой уши!
Немногие, кто остались в живых, продолжали выбираться из зала, закрывая уши ладонями или втыкая в них все, что могло перекрыть доступ Тону.
Где она?
Где моя дочь?
Почему я ее не вижу?
Только не…
Я подбегаю к вывеске «Макдональдс» и начинаю осматриваться. Слишком много всего: камней, трупов, кровь, трещин.
Где же она? Где?!
– Только живи, прошу, милая… просто живи… не умирай… мама тебя ищет… мама найдет тебя, малышка… просто живи… я уже рядом… я ищу тебя…
И я увидела… не дочь, а то, что ей принадлежало – бумажный кораблик.
Тот самый бумажный кораблик, плавающий на алых волнах кровавой лужи…
Рядом с горой обломков.
– Нет!
Я бросаюсь туда.
Она там, за обломками.
– Нет, нет, нет… только не так…
Она не может умереть, как Оля Синицына!
Нет!
Я начинаю разбрасывать обломки. Делать это нужно
