Ирина Дедюхова - Армагеддон №3
— Вот падла! — выругался Ямщиков.
— А знаешь, Гриша, это все — результат той деликатной работы, выполненной твоим ведомством с широтой мышления, — заметил Седой. — А как ты себе-то, в своем мышлении представляешь, чем вы там занимаетесь… в целом? Какая-то ведь более высокая цель должна быть? Чтобы хоть солдатам можно было на двух байтах объяснить…
— Не прикидывайся! — резко ответил Ямщиков. — Мы устанавливаем конституционный порядок! Сам должен понимать, насколько нужен всем твердый конституционный порядок! А чеченцам — в первую очередь!
— Хорошо, допустим, — рассудительно ответил Седой. — Но сам-то ты, Гриша, хоть раз в жизни Конституцию в глаза видел?
— Что ты имеешь в виду? — растерялся Ямщиков.
— А что я еще могу иметь в виду? — вышел из себя Седой. — Будто бы я тебя, как облупленного не знаю! Лезет в пекло кому-то конституционные порядки устанавливать, сам Конституцию ни разу в руках не держал. Не надо на меня кидать такие пронзительные взгляды! Ах, какие мы нежные! Если бы ты ее видел хоть раз, уверен, обратил бы внимание на статью 53, где сказано, что за одно и то же нельзя судить два раза, а не то что… три или четыре — сколько тебя судили-то?
— Сказал же — не помню! Отстань! — рявкнул Ямщиков.
Он отвернулся от Седого, и они снова надолго замолчали.
— Значит, тебя опять из армии выгнали, — садистски прервал молчание Седой таким тоном, будто сам лично выгонял Ямщикова из армии.
— Не выгнали! — запальчиво возразил Ямщиков и тут же осекся. — Не выгнали! А… погнали. В военную комендатуру перевели, в Калининград. Не был бы ты такой сволочью, так мог бы разнюхать, почему это меня туда послали?
— А чего тут нюхать? Тебя не в Калининград, тебя вообще-то немножко подальше послали, — с раздражением заметил Седой. — Я давно заметил, что погоны весьма способствуют атрофии серого вещества. Ты помнишь, как литовские пограничники тебя спрашивали, не перепутал ли ты вагон или поезд? Причем, очень вежливо интересовались! Ты заметил, насколько все-таки больше культуры в странах нынешней Балтии? Даже, когда видят перед собою явного дебила, они механически мозги ему не встряхивают, а вежливо общаются! Мол, раз уж едешь явно не в ту сторону, так хоть бы рылом в сторону Польши повернулся. У тебя паспорт на все страны Шенгенской зоны. Тебя послали в Калининград, чтобы ты через Луговое или Железнодорожный в Польшу выкатился. А там — все дальше и дальше!
— Ну, выкатился бы яблочком, а дальше что? Сдернуть — это признать, что… что… все! Вот вам всем! — решительно сунул свернутый кукиш по самый нос Седому Ямщиков. — И, главное, прапорщицы комендатуры тоже суются с намеками: "А вы еще не уехали, Григорий Павлович? Что, билетов до Польши не было? Может, вам денежкой на дорогу скинуться?" Сучки те еще! Я думаю, щас! Как только рвану, они быстренько на меня все, что можно, повесят. Вплоть до ковровых бомбардировок Грозного!
Ямщиков резко осекся, заметив, какое впечатление произвело сообщение о ковровых бомбардировках на Седого. Собеседник сидел подозрительно тихо, с разинутым ртом. Кончик его крупного носа возле самого кукиша Григория заметно побелел.
— Ты чего такой, Седой? Ты меня слышишь? — засуетился возле него Ямщиков. — Не бомбил я их! Меня самого, знаешь, сколько наши же бомбили? Тебе валидол дать? Пойдем на воздух, слышишь меня?
— Сядь, Гриша, — тихо прошептал Седой. — Сядь!
Они сидели, не глядя друг на друга, думая каждый о своем. Ямщиков сжимал и разжимал огромные кулаки. Играя желваками на обветренных скулах, он что-то вполголоса бормотал незримым оппонентам. Седой сидел, опустив голову и растирая виски. Затянувшееся молчание прерывалось сигналами встречных поездов, разъезжающихся по однопутке с медленно тащившимся составом, тянувшим за собою опостылевший обоим прицепной вагон.
— Похоже, это конец, Гриша, — наконец выдавил из себя Седой. — Прикинул тут мысленно… У нас вообще нет никаких шансов. По-моему, нас слишком поздно призвали. Если здесь даже до ковровых бомбардировок по собственному населению дошло… Ты не хуже меня должен понимать, что все уже слишком поздно!
— Ну, поздно, так поздно, — безучастно заметил Ямщиков, раскрасневшийся от внутреннего монолога с прапорщицами комендатуры. — Наплевать. Знаешь, сколько у нас было таких же боевых задач, когда уже все поздно? Всю дорогу на прорывы бросали. Ничего, ремешки подтянем и идем. Куда деваться?
Он поднялся на верхнюю полку и принялся там энергично шуршать пакетами. В купе вкусно запахло свежими огурцами, маринованным луком и ветчиной.
— Слышь, Седой! Ты жрать не хочешь? — спросил он сверху. — Я что-то от таких разговоров разнервничался… Думаю, то ли нажраться, то ли выспаться перед дежурством?
— Лучше выспись, — устало ответил Седой. — Нажраться ты и на дежурстве можешь. Все время жрет до утра, чавкает… газетами шуршит… ножик роняет… А потом врет еще!
— Склочная же ты натура, Седой! — чавкая, ответил Григорий. — Меня тут другой вопрос занимает… Хватай бутерброд! Огурец сам порежь, если на культуру и вежливость потянуло. Я ведь пока на нарах парился, от нечего делать, много над чем задумываться стал. Вот прикинь такую ситуацию! Если меня не снимут с поезда, и мы доберемся до назначенного на днях Армагеддона, мы чем там будем заниматься, как ты думаешь? Мы с тобой, Седой, едем превышать пределы необходимой самообороны! Статья 37 Уголовного кодекса России… Я же в тюряге с ментами вместе сидел, мне там менты все объяснили. Между прочим, мы с тобой имеем право — нанести "любой ущерб" только в том случае, если сможем в суде твердо доказать, что сары на нас напали первыми. То есть представить суду неоспоримые доказательства. В виде твоего трупа, например. Нас ведь трое, а это, знаешь, сколько дает зацепок обвинению. Нас тут же бандой объявят.
— Кто это нас объявлять бандой будет? Сары, что ли? — разрезая огурец, ехидно поинтересовался Седой.
— Сам ведь знаешь, что они с виду вовсе не сары, а довольно влиятельные на сегодня люди, судя по общему бардаку, — развивая мысль, продолжил Григорий.
— Про бардак чего говорить, если мы давно из стран Балтии выехали? — намазывая на огурец горчицу, вставил Седой. — Белоруссию тоже миновали. За окно выгляни! Вот она, сынок, наша Родина! И бардак — это у нас нормальное состояние… Обычное, как ты уже отметил. В начале второго Армагеддона, в Гражданскую, каждое уважающее себя село здесь вообще по две банды имело. Противоположной идеологической направленности… Кстати, на мой труп попрошу не зариться!
— Да нужен мне твой труп! Себе оставь. Но ведь нельзя исключать такой вариант, если мы вдруг живыми останемся, а? — сказал Ямщиков, сверху подавая Седому булку и печеночный паштет. — Давай разберемся с насущными боевыми задачами. Ты ведь отлично понимаешь, что от нас останется, если предоставить сарам возможность для броска. А так все складывается, что нам выживать-то никак нельзя — засудят потом к едрене-фене. Это ты, папаша, верно заметил, что здесь нам с тобой, не Голливуд, где можно отколбасить всех собравшихся на какой-нибудь «миллениум» с гранатометом «Муха» во всю душу… Тут мы, братишка, до пенсии будем по каталажкам таскаться и всем доказывать, что мир спасли на хер…
— Про спасение мира вообще ничего нельзя говорить ни в коем случае, — решительно оборвал его Седой, тыча в сторону полки Ямщикова складным ножом. — О таких вещах лучше помалкивать, иначе в психушку посадят, а не в тюрьму. Тебе что, перед судом экспертизу в институте Сербского не проводили? Насколько я себе представляю, такому головорезу, как ты, перед судом непременно экспертизу проводят. Надо же выяснить, вменяемый ты или невменяемый?
— Сам-то вменяемый? — проворчал с верхней полки Ямщиков. — Едет в прицепном вагоне не к теще на блины, а на Армагеддон… Собирается превысить необходимую самооборону в отношении одичавших летучих мышек, размером с бегемота, и еще при этом — чужой вменяемостью интересуется… Вот говно!
— Не стану уточнять, от кого я все это слышу, — миролюбиво ответил Седой, намазывая паштетом новый бутерброд. — У тебя маринованных огурцов не осталось? Ты мой плеер возьми, послушай, какое ты — говно. Иногда бывает полезно узнать о себе мнение других.
— Не стану я это дерьмо выслушивать, — сказал Ямщиков, сосредоточенно роясь в пакетах. — Я же помню, что у меня здесь банка с огурцами стояла! Это Флик, поганец, к бабам своим упер! Заметь, утром все сухарики и орешки стырил… Ты бы повлиял на это чудо в перьях! Самим-то тоже надо что-то жрать, пока трупами не стали…
— Да как на него теперь повлияешь? — озабоченно заметил Седой. — Попробуй, повлияй, когда оно реснички и губки намазало. Там сейчас бабы на него куда большее влияние оказывают. С тобой-то вопрос понятен… Думаю, что тебя нарочно с поезда пока не снимают, чтобы за нами следить. Перед самым Армагеддоном могут снять, конечно… Хотя… Чего тянуть-то? Действительно, а почему тебя, Гриш, с поезда не снимают? Странно… Может, ты еще что-то скрываешь? Думаешь, нюх отшибло, так не разнюхаю, да?
