Андрей Кокоулин - Фотография на память

В глазах тут же брызнули искры (или это от пожара?), в голове зашумело, слова разделились на звуки, на долгие и медленные гласные.

Второй удар он удачно пропустил над собой — ноги, не удержав, подломились.

— Су-уки! Убью!

Мужик снова взмахнул дрыном. Пола телогрейки взвилась вороньим крылом.

Вадим выставил руку, понимая, что это вряд ли его спасет. Ну, пусть хоть рука, подумал. Рука — дело наживное.

Эх, Алька, буду я в гипсе…

Дрын неожиданно бухнул в землю, а мужик, удивленно хрюкнув, повалился желтым лицом в истоптанные грядки.

— Нет, паскуда какая!

Александр отбросил полено и на всякий случай добавил уроду ногой.

Вадим поднялся. С улицы летел звон. Кажется, били в рельс. От ближних домов уже бежали, белели платками да рубахами.

Дым валил в небо.

— Ухо в крови, — сообщил Александр.

— Пофиг.

К двери было уже не подойти.

Горела "вагонка". Горело внутри, обугливая дверные доски.

— Вовка! Егорка!

Вадим подобрал дрын и со второй попытки (с первой попал в раму) выбил им окно. Посыпалось стекло. Серый дым потек наружу.

— Вовка!

Ему показалось, детский голос крикнул в ответ.

— Подсади, — попросил он Александра.

Тот приник к стене под окном, морщась от пламени, клокочущего в затылок, сложил замком ладони.

— Ну!

Вадим поймал опору подошвой ботинка.

Сзади, повалив забор, растекались по участку люди, кто-то звенел ведрами, кто-то набрасывал в пламя траву и песок. Кто-то причитал:

— Ой, дети там, дети!

— В цепочку! — взревывал зычный голос. — В цепочку до колонки!

Огонь гудел и стрелял искрами.

Вадим подтянулся до окна, тут же изрезал пальцы и сразу забыл о них. Дым ел глаза. Кроме сполохов огня и смутных очертаний мебели ничего видно не было.

— Вовка! Егорка! — крикнул Вадим.

— Дяденька!

Испуганное детское лицо мелькнуло в дыму.

— Иди сюда!

— Егорка не идет, плачет.

— Я его сам сейчас!

Дом гудел и трещал. И, кажется, качался. Жар наплывал волнами. Вадим отворачивал лицо и дышал улицей. Внизу переступал под его весом Александр.

Построившаяся людская цепочка опрокидывала на стены ведро за ведром. К окнам с другой стороны поставили лестницу и с матами отступили, когда полыхнуло и там.

— Вовка! — снова крикнул Вадим.

— Да.

— Где ты?

— Здесь, дяденька.

— Черт!

Вадим поморгал. Скорее наощупь он нашел подошедшего к окну мальчишку и, схватив за лямки майки, выдернул его наружу.

— Саня.

— Принимаю.

Вадим опустил Вовку в протянутые руки. Взглянул — рядом топталась Вика.

— Вик, мальчишку бы в салон…

— Ага, — кивнула девчонка.

В доме что-то рухнуло.

— Там Егорка и мама! — крикнул Вовка.

— Сейчас.

Вадим подышал, помотал головой, словно надеясь отогнать приставучий дым. А затем с Александрова плеча перевалился в окно.

— Егорка!

Огонь полз по стенам, по стареньким обоям, лизал пол.

Вадим уткнулся коленом в спинку кровати, перешагнул, не дыша. Сколько там можно, минуту, две? Вряд ли больше.

Закурилась дымными волосками куртка.

Кое-как нашелся проем, тумбочку в сторону, темно, жарко, ох, воды бы.

— Егор… кха…

Он закашлялся.

Ага, окно. Вадим разбил его локтем, глотнул свежего воздуха. Сгорю, блин. Глаза слезились. Черт тут разглядишь. Какая-то добрая душа плеснула в окно из ведра. Чуть полегче.

Волосы словно бы запеклись.

Вадим шагнул через провалившиеся полы, через огонь, к почерневшему печному боку.

— Егорка!

Он не увидел, он наткнулся, едва не наступил на безвольно лежащее детское тельце.

— Ах ты ж!

Рядом, завернувшаяся в одеяло, косо сидела женщина. Вроде живая.

Вадим поднял и прижал к себе мальчишку, вздернул вверх женщину — откуда только силы взялись.

— Пошли, пошли!

За спиной трещало и обваливалось дерево, ревел огонь. Женщина плелась еле-еле. Вадим обернулся, подтянул ее к себе, потерял вдруг ориентацию.

В горло набилось ежиков, и они драли его иголками.

Дым, огонь. Подышать бы. Вадим ткнулся в стену, в другую. Вроде небольшой дом-то. Женщина упала, он чуть ли не пинками заставил ее подняться.

Мы еще можем, мы еще фотографию…

Вспыхнул край одеяла, и Вадим сбросил его с женщины. Под одеялом на женщине оказалась ночнушка. Куда идти? Куда?!

Дернул рукой мальчишка. Это хорошо. Это совсем замечательно. Гадство, где окно? Понятно, где-то в дыму.

Он почти отчаялся. Жутко пекло спину. Кусало.

Что-то грянуло в стороне, женщина повалилась кулем, застонала:

— Не хочу! Ой, не хочу!

Ее грязные полные ноги заскребли по полу.

— Встать! — выкашлял Вадим. — Встать!

И увидел вдруг Альку.

Даже остолбенел. Блин, подумал, а мы тут горим. А затем пошел к ней, на нее, в дым, с Егоркой на плече и его матерью волоком. Шаг, другой. Третий.

Окно, господи, окно!

Окно вылепилось, как в жизни не бывает. Узкое, да, не то, в какое он влез, но, похоже, то, которое он высадил по пути.

И хорошо. Вадим уже еле стоял.

— Сюда, — он высунул в окно Егорку. — Эй.

К черту огонь.

Чьи-то руки потянули мальчишку вниз. Кто-то с лицом, черным от сажи, прикрываясь от жара ладонью, подтаскивал лестницу.

— Здесь еще… здесь…

Вадим, поднатужившись, приподнял к оконному проему женщину. Она уже была без сознания, тело стало податливым и тяжелым. Кое-как он забросил ее на подоконник. Верхнюю половину придержать, господи, только бы не застряла, пухлую руку согнуть, протолкнуть за головой, за плечами, уткнуться лбом в обгорелую ткань.

Упадет, шею свернет.

Кажется, он на секунду вырубился. Я еще здесь? Да, я еще здесь. Горю.

Несколько мгновений Вадим недоуменно смотрел на горящий рукав куртки. Странно, не больно. Так, покалывает…

Женщина вдруг исчезла из окна.

Упала? Куда? Он сполз на пол. Черт, все куда-то падают. Пропадают. Как Алька. Как родители. Их, понятно, сразу на небо.

А Вадима-хомяка?

Он вдруг почувствовал, что его тоже тянет вверх, вверх, через какие-то острые углы, через дымную реку.

Неужели? Тогда, конечно… Жалко, что еще два снимка…

Залп холодной, ледяной воды в грудь, в лицо обжег почище огня. Вадим содрогнулся, съежился и открыл глаза.

Странно как-то на небе встречают. Всех так?

— Жив? — склонился к нему Александр.

Пальцы черные, шея черная, щеки и лоб черные. Зубы белые. Афроамериканец. С ведром.

— Жив.

— Ну и славно.

— А Егорка?

— Фельдшерица откачала. Так что живой. Встанешь?

— Посижу.