Алексей Ланкин - Лопатка

Ой, смотри, Ритка, размечталась! Не верь мужику: с виду он и солидный, и положительный, а на деле такой же, как все они. Покобелит и в сторону.

Так, чего ещё она не успела? На кухне со стола крошки смахнуть, полотенце аккуратно повесить. Всё должно быть в ажуре. Мужик - он и есть мужик, из койки обязательно на кухню потопает за рюмкой и за закуской.

Звонок!! Неужели она телефон отключить забыла? Вдруг это Сашка пьяный? Нет, вилка выдернута. Опять звонок. Это же у двери!..

Он.

Глава девятая.

Кригер пишет дневник

Понедельник, одиннадцатое сентября

С утра на Центральном отозвался Волк. Теперь я знаю о нём больше - в основном от словоохотливого старичка, которого все подряд зовут Трофимычем. Много где я побывал, много чего видел, но никак не могу привыкнуть к этой плебейской манере обращения. Стоит кому-нибудь назвать меня Александрыч - и он как человек перестаёт для меня существовать. Как объект - возможно. Тогда я становлюсь с ним особенно ласков и приветлив.

Но возвращаюсь к Волку. Его зовут Фёдор Сегедин. Трофимыч величает его Фёдором Ильичом, но я, разумеется, не могу это повторить. Обращение по имени и отчеству предполагает почтительность и взгляд снизу вверх. Мне же предстоит подчинить его себе, и по имени-отчеству я буду звать его только в глаза, для маскировки.

Сегодняшний сеанс он начал всё тою же фразой: Как ночевал? Такое отсутствие фантазии - признак слабости, и я внутренне возликовал. Я отвечал спокойно, по инструкции - эти инструкции! как выдающейся натуре бывает тяжело подчиняться им! - а потом пошутил: ночевал-то хорошо, но одному ночью скучно. Натуры типа моего Волка, сильные, но грубые, обычно живо реагируют на остроты такого рода. С моей стороны это был пробный шар, и он попал в цель. Волк расхохотался: А что, давай бабёнку тебе пришлём? И на дровах сэкономишь, когда грелка во всё тело!

Слова Сегедина сказали мне о нём многое, если не всё. Я удивлялся собственной слепоте: как я мог подпасть под его обаяние до такой степени, что даже возненавидел его?! Теперь он был у меня как на ладони. Одна фраза! Но и одной фразы бывает достаточно, чтобы вспыхнул свет и открыл недоступные дюжинной наблюдательности углы и изломы.

Волк по-звериному силён и по-звериному же хитёр. Его убийства - я по-прежнему уверен, что они были в его биографии, хотя его коллега Трофимыч рекомендует его, по-обывательски, человеком положительным - являлись плодом бессилия его малоразвитых жертв перед силою инстинкта. Но на высшем, интеллектуальном уровне он ограничен и неуклюж, и здесь несомненно моё преимущество. Ему с его убогим кругозором недоступно представление о том, что интеллектуала и эстета может занимать иной предмет, нежели баба. О других ориентациях он если и слышал, то лишь в зонно-тюремном изложении. А если ему рассказать, что человека здорового, молодого и физически более чем полноценного сексуальное общение с неизмеримо низшими существами может вообще не интересовать - то для него это будет разговор на тарабарском наречии. Его глаза на мгновение застынут - но тотчас снова приобретут острое звериное выражение, и, повинуясь природе, он бросится на непонятный предмет: если нельзя понять умом, то можно попытаться достать клыками.

Я без преувеличения заинтересован. Ненависти больше нет. Я освободился от неё, осознав своё умственное превосходство. Остался охотничий азарт: укротить это могучее животное. Я пока не знаю, каким образом. Возможно, что я и совсем откажусь от точного плана. При достойном сочетании художественных и аналитических дарований можно себе позволить действовать двояко. Один путь - математически выверить каждый ход. Второй - положиться на игру случая и вольную импровизацию.

Последнее особенно удаётся, когда слышишь в себе и вне себя пение в унисон. Оно означает высший подъем творческого начала - момент овладения судьбою. Я слышу это пение и чувствую этот подъём - и как это сладостно именно теперь, когда я только что освободился от кошмаров моей краткой и бурной ненависти. Кто, как я - но таких крайне мало! - сумел возвыситься над половым влечением, тот понимает, что ненависть есть высшее развитие любви. Как таковая, в истинном выражении она доступна лишь избранным. Но и любовь, и ненависть сходны в одном: обе суть болезненные состояния, и преодоление их приносит небывалое облегчение и взлёт сил. На волне внутренней победы борьба внешняя становится блестящею игрой - и в такую игру я вступаю сейчас.

Волку не понять, что с ним играют.

Я закончил связь с Центральным постом ещё одною шуткой о доступном Волку предмете и вышел на берег. В важные минуты жизни я особенно остро чувствую природу. Даже пасмурный и ветреный день, как сегодня, бывает озарен дивным светом. Море шумело спокойно и бодро - и в его шуме я вновь слышал созвучие пению, которое вибрирует и нарастает в моей душе.

Я рад сейчас отдаться воспоминаниям.

Так же пела во мне душа, задавая тон покорённой судьбе, когда среди тысяч огней я въезжал в город на берегу совсем другого моря. Это было пять лет назад

Я был на взлёте того, что человеческое стадо называет карьерой. Я с улыбкой вспоминал те времена, когда ставил себе задачею добиться признания в среде так называемых мажоров, используя для этого несчастного Юру Крохичева. Мой дом, мой автомобиль и мои способы проведения отпуска были за пределами того, о чём большинство этих бывших мажоров могло мечтать. Передо мною раскрывалось будущее, ради которого любой из них был бы готов пожертвовать всем.

И, однако, к тому времени я постиг истинную ценность человеческих существ как по отдельности, так и в совокупности. Каждый из них, в той или иной степени, был либо Мареком Гольдманом, либо Юрою Крохичевым - и продолжать карьеру в их среде означало им уподобляться. Я уже тяготился своим положением - хотя и был благодарен ему за то, что оно помогло мне узнать себя.

В ту пору я особенно много занимался телесным саморазвитием. Я работал на силовых тренажёрах, доводя до совершенства формы своего тела. Я регулярно посещал солярий, что круглый год помогало поддерживать правильный цвет кожи. Я даже начинал заниматься восточными единоборствами, однако оставил их быстро, по своему обыкновению, овладев азами. Меня не удовлетворяло навязываемое ими мировоззрение, ибо как раз тогда я был слишком занят, вырабатывая своё собственное.

На его краеугольный элемент меня натолкнуло наблюдение над моим телесным превосходством. Легко было видеть, что подавляющее большинство людей не могут сравниться со мною в силе, ловкости и красоте. В то же время, сопоставив проявления моей духовной силы с жалкими потугами посредственностей, я приходил к тому же выводу: я стою неизмеримо выше. Я не мог ещё решить, являюсь ли я существом иного порядка, но уже понимал, что в их стадных образованиях мне не место. Недоставало лишь малого сотрясения, чтобы смешать фигуры и расставить их по намеченным мною позициям.