Александр Полещук - Падает вверх (Иллюстрации А. Блоха)

Вместе с Григорием мы дублировали должность второго капитана мощного буксира, день за днем курсировавшего у знаменитых Железных ворот на Дунае. Вокруг нас высились сказочной красоты горы. Дунай то разливался широким озером, то стремительно несся в узком ущелье. Ночью мы приставали к берегу, так как за время войны все светящиеся знаки были уничтожены, а повсюду под водой высились невидимые, но коварные нагромождения камней. Низко, у самой воды, проносился самолет. Он летел ниже скал и, казалось, вот-вот должен был в них врезаться. Рокот его моторов то приближался, то удалялся, потом раздавался взрыв — это рвались акустические мины, снабженные счетчиками. Отступающая фашистская армия рассчитывала надолго сделать Дунай несудоходным. Сто судов проходили невредимыми над миной, сто первое взрывалось.

В один из дней, когда наш корабль загружался углем, я достал шахматы и предложил Григорию сыграть. Мы сидели на палубе, загорелые моряки — югославы и румыны — столпились вокруг нас. Я сделал несколько ходов, увидел, что проиграл, и рассердился.

— Давай вслепую, — предложил неожиданно Григорий.

— Как «вслепую»? — спросил я.

— А вот так… — Григорий ушел далеко на нос, растянулся на скамье.

— Говори мне, какой ход будешь делать. Только не мошенничать! — приподымая голову, крикнул он мне.

Теперь вокруг доски собралась вся команда.

— Ну, держись теперь! — закричал я. — е2-е3…

Григорий ответил. Это была ужасная партия. Я видел перед собой доску, видел фигуры, видел, что Григорий сплетает вокруг моего короля какую-то ловкую сеть, а он, лежа на спине и покуривая, смотрел в небо; он не видел расположения фигур, но спокойно и точно отвечал ход за ходом.

Я проиграл еще одну партию. Кто-то сбегал к лоцману, а кто-то на дебаркадер, и теперь Григорий играл на трех досках, все так же спокойно покуривая, отвечая почти мгновенно. Было ясно, что он видит расположение фигур на всех трех досках так же, как и мы, но держит все это в памяти. Только однажды он сбился, но выяснилось, что виноваты мы сами: механик, игравший на второй доске, неправильно назвал свой ход.

Это было неожиданностью. То, что Григорий был способным человеком, не представляло для меня секрета, но такое!..

— Теперь я могу сделать короткое «хо-хо-хо», — сказал он, приподнимаясь.

Последний его противник тщетно старался уйти от очередного мата, и вся команда наперебой подавала ему советы.

Слава о чудесном игроке с «Центавра» — так назывался наш корабль — мгновенно распространилась по Дунаю. В маленьких «бадегах» по обоим берегам Дуная к нам подходили чешские, болгарские, румынские, сербские моряки и предлагали сыграть с ними. Вокруг заключались пари, а поражения и победы мы запивали чудесным вином из Миланово, маленького городка на югославской стороне, с недостроенной высокой эстакадой на берегу: ее строили гитлеровцы, да не дали достроить партизаны.

Теперь я совсем по-другому смотрел на Григория. Он стал чем-то большим, чем товарищ, друг. Исподволь я завел с ним разговор о будущем, повернул на то, что без математики сейчас ничего не сделаешь. Мои одинокие занятия анализом теперь ожили: у меня появился ученик, и какой ученик! Часами мы просиживали за доказательством тончайших теорем из «Теории функций действительного переменного», томик Александрова и Колмогорова я привез с собой.

Григорий обладал незаурядным математическим вкусом. Кое-что ему не нравилось, и тогда я изобретал новые доказательства, менял подход. Позже я показал тетрадку с этими доказательствами знакомому математику. Тот внимательно их просмотрел и обещал содействие в издании новых доказательств в виде отдельного сборника, но…

Прошли годы. Григорий уехал на Сахалин. Както он разыскал меня в Москве. Мы пошли с ним в Третьяковку.

— Я, сидя на Сахалине, мечтал: приеду в Москву и пойду с тобой, обязательно с тобой, в Третьяковку. Ведь ты это знаешь назубок.

— Ну, конечно, Григорий, а как же… — сказал я и буквально через минуту ужасно опростоволосился. Мы подошли к одному из бронзовых бюстов работы Шубина. Кажется, это был бюст императора Павла. На его литой груди висела цепь с крестом Мальтийского ордена.

— Здорово отлито, — сказал Григорий. — И крест и цепь. Это что, из одного все вылито?

Я уверенно подтвердил, а Григорий осторожно дотронулся до креста и тот дрогнул на цепи.

— Нет, Мишенька, его потом припаяли, — сказал Григорий, — а я думал, что ты тут все изучил досконально.

Я покраснел, до сих пор мне стыдно, и как это я не догадался! А еще художник…

СОВЕТ ДРУЗЕЙ

— Странно, что вы не рассказали мне о вашем Могикане, — сказал Платон Григорьевич, когда Диспетчер вошел в комнату медпункта. — Мне почему-то казалось, что вы тоже дружили с ним.

— Да, Могикана я знал с детства. Но о нем будет речь впереди… И искать его не нужно было. Он жил в Москве и сразу согласился приехать в назначенный день. Леонид, сосед мой, съездил в Ленинград, разыскал там Ушакова через своего бывшего командира башни, который к нему хорошо относился. А Ушаков знал, где служит Ладожский. Из Ленинграда позвонили ему, договорились обо всем. В общем через месяц ко мне съехались все, все, кого я хотел видеть. В тот день я носился с вокзала на вокзал. Не встретил только Григория, но он прилетел самолетом и ждал меня дома. Пожалуй, Григорий изменился больше всех. Как-то разросся, стал еще более коренастым, отпустил усы, обзавелся очками.

Время тянулось удивительно медленно, так как до приезда Ушакова я не хотел начинать.

— Вот все съедутся, тогда и поговорим, — сказал я им. — Иначе меня просто не хватит…

В восемь часов вечера я услышал, что меня ктото спрашивает. Я выглянул из окна. Там стоял Валентин Ушаков. Он был в штатском, но я уже знал, что полковник Ушаков — это и был он, помните я встретил его статью в «Красной звезде»?

«Я вижу, — сказал Борис Ладожский, — что у нас полный кворум и следует разыграть, кому идти за вином…»

«Делу — время, потехе — час, — заметил Димка. — Но как решит общество…»

«Судя по письму, — сказал Григорий, — сегодня нам понадобятся трезвые головы».

«Вот что, друзья, — сказал я. Мне, Платон Григорьевич, было трудно говорить от волнения. — Я пригласил вас для того…»

«Чтобы сообщить пренеприятное известие…» — вставил Димка.

Все рассмеялись, а у меня отлегло от сердца. Ведь это были свои ребята.

«Прошу меня не перебивать, — сказал я им. — Вопросы потом. Ну, уж если совсем невмоготу будет, то задавайте по ходу дела… Итак, 17 апреля 1961 года я натолкнулся на совершенно парадоксальное рассуждение… Дальнейшие исследования привели меня к открытию нового способа полета, нового способа преодоления сил земного тяготения, необычайно экономичного, необычайно простого… Но никто серьезно этим делом не заинтересовался. И я сам виноват во многом. Был я, друзья мои, некоторое время „не в себе“… А разговор идет, по сути дела, о летательном аппарате удивительных возможностей».