Геннадий Прашкевич - Адское пламя (Комментарий к неизданной Антологии)

Но самое фантастичное, как всегда, происходило не в книгах, а в жизни.

Г.И.Гуревич (26.VII.88): "В обойму тогда входили Казанцев, Немцов и Охотников. Самым процветающим был Немцов. "Немцов вездесущ, как господь бог", - сказал мне как-то Казанцев. Самым характерным - Вадим Охотников. Профессиональный изобретатель, он и писал о том, как интересно изобретать. Его "Пути-дороги" - о том, как строили дороги, плавя грунт. Построили и прекрасно!.. А главный сборник его - "На грани возможного"... Охотников сам полный был такой, больной сердцем, на машине ездил за город, чтобы писать на свежем воздухе. Помню, как он рассказывал чистосердечно: "Вызвали нас в СП, говорят: "У вас в группкоме 350 человек, неужели нет ни одного космополита?" Ну, мы подумали, что люди вы молодые, инфаркта не будет, к тому же и в газетах вас обругали..." Потом он уехал из Москвы в Старый Крым, там и похоронен неподалеку от могилы Грина."

Эх, Булгаков, если бы ты что-нибудь понимал...

Еще в 30-х Александр Беляев заметил в одной из статей, что для романа о будущем (коммунистическом, понятно) необходим новый конфликт - "конфликт положительных героев между собой".

В 1962 году на московской встрече писателей-фантастов братья Стругацкие повторили практически то же самое. На их взгляд конфликты людей будущего - это "борьба не добра со злом, а добра против добра. В этих конфликтах будут сталкиваться два или несколько положительных героев, из которых каждый убежден и прав по-своему, и в чистоте стремлений которых никто не сомневается. Они и в ожесточенных столкновениях останутся друзьями, товарищами, братьями по духу."

Сравните это с цитатой из новогоднего интервью, данного братьями Стругацкими газете "Вечерняя Москва" (1964): "Двухтысячный год... Что будет характерно для человечества в то время?.. Во-первых, все международные конфликты будут решены. Во-вторых, во всем мире начнется наступление за человека в человеке, разные страны и государства будут использовать в этом отношении опыт, накопленный в СССР, а у нас работа по воспитанию людей нового уже завершится, исчезнут из жизни явления, которым соответствуют ныне понятия мещанства, обывательщины, мракобесия..."

Я привожу эту цитату 25 октября 1994 года.

Сегодня вторник, идет снег. Рубль падает, Чечня дерется... Занятно думать, что к 2000-му году у нас "работа по воспитанию людей нового уже завершится"...

Впрочем, все это - лишь о вреде прогнозов.

3

К концу 50-х заглохла космическая тема, обмелела до предела социальная струя в фантастике, сама фантастика превратилась в литературу полуприкладную, полутехническую. Если когда-то фантасты и впрямь, в меру отпущенного им таланта и воображения, пытались лепить образ Нового человека - мятущегося интеллигента, гениального ученого-одиночку, великолепного инженера, конструирующего мечту, борца-патриота, побеждающего козни и заговоры мирового империализма, простого рабочего паренька, справляющегося как с многочисленными врагами народа, так и с непомерными горами Знаний, то теперь образ был как бы уже и создан Простой Советский Человек! - и нечего было к этому образу добавить. Если Евгений Замятин считал долгом доносить свои нелицеприятные взгляды до читателей, то Владимир Немцов, скажем, давным давно забыл, что когда-то в юности писал лирические стихи и даже абстрактные картины. Восхищение В.Немцова вызывали теперь совсем другие вещи, совсем другие фигуры. И убедителен был при этом В.Немцов чрезвычайно (цитирую его книгу "Параллели сходятся", 1975): "К.Е.Ворошилов, человек из легенды, герой гражданской войны, в конце Отечественной войны ведал вопросами культуры в стране, и знал культуру он прекрасно, не хуже, чем систему вооружения Советской Армии. В этом я убедился, когда Климент Ефремович вручал орден за мою уже не изобретательскую, а литературную деятельность..."

Умри Денис, лучше не напишешь!

"С особым волнением и благодарностью вспоминаются встречи с такими людьми, чьей деятельностью ты как бы по компасу проверяешь взятый тобою курс: не изменило ли тебе партийное чутье, чувство гражданского долга в самых, казалось бы, повседневных, будничных делах..."

Не изменило.

В ноябре 1951 года на дискуссии о состоянии и путях развития научной фантастики, организованной Домом ученых, Домом детской книги и ленинградским отделением Союза писателей, В.Немцов с удовольствием повторил с трибуны столь любимый им тезис: "Мы пишем о нашем сегодняшнем дне, либо заглядываем совсем недалеко, через два-три года. Наша жизнь настолько интересна, фантастична, что от нее трудно оторваться, и именно о ней и нужно писать..."

Получалось так.

Красноармеец Гусев летел устраивать революцию на Марсе - судьба заблудших атлантов его интересовала, профессор Преображенский дивился хитростям революции, еще больше дивясь нраву Шариковых, герои Адамова, выполняя приказ страны, не успевали закрывать ртов от удивления перед подводным миром, все время открывающимся перед их глазами, даже герои "Земли Санникова" с глубоким сочувствием, но и с изумлением вглядывались в странную жизнь онкилонов, я уж не говорю о неистовом интересе к миру героев Итина, Окунева, обоих Беляевых!.. И только герой Владимира Немцова, рассказывая об уникальном полете над Землей в искусственной космической лаборатории "Унион", спокойно признается: "Скучали, и больше всего смотрели на Землю... На большом экране вы, наверное, видели ее лучше нас. Я-то не особенно восхищался. Вода, пустыни, туманы... Не видели мы самого главного, что сделали руки человеческие. Не видели каналов, городов, возделанных полей..." И когда этого любимого писателем героя - Багрецова или Бабкина - спрашивали, хочет ли он первым побывать на Марсе, он, ни секунды не задумываясь, отвечал: "Только для познания и славы? Не хочу! Вот если бы я знал, что, возвратившись с Марса, мог бы открыть на Земле новые богатства, вывести для тундры полезные растения, тогда бы полетел..."

И так далее, как говорил Велимир Хлебников.

"Я согласен выносить голод, жару, бомбы, обстрел, болезни и раны, но не чувство удивления. Я с детства пришел к простоте и ясности. Я врагами считал непонятные книги, непонятные явления." (В.Немцов. "Снегиревский эффект", 1946).

Однажды в Малайзии, в Куала-Лумпуре, Миша Давиденко, опытный китаист, объездивший всю юго-восточную Азию, предложил мне и драматургу Сене Злотникову попробовать плод дуриана. Запах, конечно, дерьмовый, сказал Миша, щуря свои узкие глаза, скажем так, трудноватый запах. Миша даже изумленно прищурился. Но если забыть про запах, победить запах, сделать первый укус, глоток, все! - вас уже за уши не оттащат от дуриана. И на Северном полюсе вы будете мечтать о дуриане. Никакой запах вам не будет страшен, ибо вы познали вкус!