Джон Бойд - Опылители Эдема

— Когда мы дискутируем о звездах, мы обсуждаем будущее человечества; здесь, в Комитете, мы помним о своей ответственности перед вами, не забываем также и о грядущих поколениях, которым оставляем нашу вселенную в наследство, и да пребудет так, пока эта хрупкая живая картина не исчезнет бесследно.

Должно быть что-то им сказанное пробудило воспоминания, потому что взгляд сенатора стал слегка рассеянным, в мозгу возникла мысль и облеклась в слова, а из слов сложилась фраза, и в результате этой цепной реакции движения его рук превратились в ритуальные жесты опытного оратора.

— И дело вовсе не в звездах, а в нас самих, потому что наш последний удел — огни в небесах всего лишь маяки, которые указывают нам путь все дальше и дальше — находится за пределами звезд, за пределами круговорота движения; пока мы не стали владыками всех звезд…

Фреда тайком наблюдала за Розенталем — он ведь изучал ее, не стесняясь — и увидела, как дернулась его голова, стоило Хейбёрну впервые произнести слово «звезды». На втором слове «звезды» движение головы явно стало по-птичьи резким, а когда сенатор сказал «огни в небесах», голова Розенталя откинулась назад.

— Пока мы, пока…

Взгляд Хейбёрна упал на Розенталя, и его голос замер в тишине. Сидевший подле своего старого друга и наставника бывший Министр устремил взгляд к зениту, как бы глядя в далекую даль сквозь крышу здания. Его болезнь предъявила на него свои права, и для Фреды он выглядел теперь в точности похожим на воющего на луну немого койота. Рядом с ней сочувственно вздохнул Клейборп.

— Рози не слушает, а нас Хейбёрн вытащил из раковины. — Фреда расслышала не очень хорошо, но ей показалось, что Ганс Клейборг сказал именно «вытащил из раковины».

С застывшим лицом Хейбёрн обернулся к своим слушателям:

— Мы завязываем пояс пленительных Плеяд и развязываем пояс Ориона. Лекция окончена… э-э-э, объявляется перерыв, благодарю вас.

И вот, сквозь поднявшийся гул голосов и скрежет стульев, Фреда расслышала сладкозвучный голос сенатора Хейбёрна, обращенный к помощнику секретаря Комитета:

— Сынок, вот это постарайтесь отсюда убрать.

Трудно оценить значение событий этого дня, сказал доктор Гейнор, когда их везли в отель, потому что аргументы трогательной речи Розенталя очень запутанны, а возможная реакция Хейбёрна на выкручивание шеи его бывшим студентом неизвестна. Единственным комментарием к сделанному Фредой представлению ходатайства был выраженный косвенно упрек:

— Доктор, вам бы очень помогло более широкое чтение вне сферы вашей профессиональной деятельности.

Она лишь кивнула, но почувствовала себя задетой несправедливостью его замечания Она своевременно читала и помечала своими инициалами директивы Министерства, субдирективы Бюро, докладные записки исполнителей, внутреннюю почту, брошюры, касающиеся административных мероприятий, и научные статьи, которые он направлял ей; у нее едва хватало времени отмывать чернила с пальцев и просматривать бюллетени дамского туалета, а читала она быстро.

Размахивая обнаженным клинком, Беркли поспешил прийти ей на помощь.

— Это пиковое положение со Стенфордом-Хаммерсмитом до некоторой степени на моей совести, Чарльз. Я не дал Фреде ознакомиться с эксцентричной теорией доктора Янгблада о терапии посредством окружающей среды. В его логике так много дыр, что даже юрист поймал бы его на этом.

Одним взмахом своего клинка Беркли зацепил ее адамово яблоко и перерезал горло Янгбладу.

Гейнор спросил Ганса, каковы их шансы на положительное решение.

— Примерно пятьдесят на пятьдесят, — ответил тот. — Мы узнаем об этом через неделю или дней десять.

— Хейбёрн говорил, четыре дня, — напомнил ему Гейнор.

— Я помню, но Хейбёрн устроит перерыв.

В отеле Фреду ждала телеграмма: «Поздравьте меня Отец 2016 детей. Течение 8 дней, если выдержит мой мизинец, ожидаю стать дедушкой 64 512. А что потом? Опылитель Полино».

Несмотря на испорченное слушанием настроение, телеграмма взбодрила Фреду. Состояние восторга не покидало ее до самого обеда, и в кабинете афинян она была единственным счастливым человеком. Она объяснила причину своей радости, но телеграмму не показала: ее слишком фамильярный тон не соответствовал стандарту правильно установленных отношений между педагогом и студентом.

Царившее за столом подавленное настроение было вызвано, главным образом, фотографией на первой странице вашингтонской «Постхоул». Хейбёрн, размахивая руками в ораторском неистовстве, обращается к присутствующим, а Розенталь устремил отсутствующий взгляд вверх и вдаль. Фреда понимала, что этот снимок равнозначен для сенатора тысяче оскорблений, но Хал, лишь взглянув на него, сказал бы, что сенатор «паясничает».

После обеда она приняла душ, оделась в зеленое платье, так понравившееся Халу, и потратила на макияж на пять минут больше обычного. Она предвкушала удовольствие встречи с Гансом — удовольствие от ощущения значительного стратегического преимущества своего положения перед ним. Клейборг не годится на роль актера-любимца женщин при его росте метр с кепкой плюс сантиметров пятнадцать торчащих волос, которые бросаются в глаза, но он притягивает ее к себе, как пылесос, а его ум — просто какой-то волшебный фонарь.

Она следила за игрой теней от волшебного фонаря на стенах, пока комнату не окутал мрак. Она понимала, что если возлагаемые на ходатайство надежды не оправдаются, ее ждет еще одна милая беседа в кабинете Гейнора, возможно, с церемониальным чаепитием и обсуждением будущего Фреды Карон, и все это закончится предложением, неотвратимым, как нож гильотины.

— Фреда, может быть, вы почувствуете себя более счастливой в чисто исследовательской деятельности.

Когда-то в колледже у нее была подруга по комнате, вспоминала Фреда, девушка-католичка с беспечным характером, которая начинала девятидневную молитву через каждые двадцать восемь дней, и…

Зазвонил телефон. Ганс ждал.

— Приготовьтесь к шести порциям и обсуждению эксперимента Стенфорда-Хаммерсмита.

Сбежав по лестнице, она проскользнула в их угловую кабину и сказала:

— Прошлой ночью я перебрала. Моя норма — четыре порции.

— Как вы определяете вашу норму?

— У меня неприязнь к прикосновениям. Она проходит после четырех порций.

— Значит, ваши возможности эмпирически еще не определены. Вы только установили число порций, которое приводит вас в нормальное состояние. — Он выхватил из кармана счетную линейку и прищурился над ней в тусклом свете настольной лампы. — Судя по графику отражения, оптимум вашего настроения появляется где-то в районе пяти с тремя четвертями порций… Официант, два двойных мартини!