Александр Силецкий - Дети, играющие в прятки на траве

Левер только в изумлении развел руками:

— Да мы сами их и породили! Раньше надо было суетиться. Их угроза — это следствие недальновидности людской. Или, напротив, прозорливости — как посмотреть… И в чем, в конце концов, угроза?! В том, что они — есть? Они ведь и про нас такое же способны заявить. И будут правы. Кто мы, в сущности, для них? Как нас-то оценить?! По их масштабам — свихнутое общество, давно погрязшее в рутине и догматах, постоянно выдающее упрямое «нельзя» за светлый путь к неведомому совершенству. По их критериям, мы — очень мерзкий, своенравный полутруп, которому недолго уж осталось… А смердеть он будет — страшно, если вовремя не закопать.

— Ну, Левер, ты меня все больше удивляешь, — усмехнулся я. — Такие мысли, знаешь, просто так не возникают… Да ты биксов видел хоть раз в жизни?

— Не волнуйся, — Левер важно покивал, всем видом словно бы показывая: ничего себе, и ты, сопляк, еще со мной тягаться вздумал?!. — видел, самых разных. Потому-то я и спрашиваю: неужели без войны никак нельзя? Ну, пусть дурацкая мечта свершится, пусть всем будет хорошо, да только каждому — по-своему, и точка! Знаю, знаю, ты сейчас возьмешься возражать: мол, всем — нельзя, не по-людски, вернее, людям допустимо, а другим вот… Не по диалектике, История нас этому не учит. Как же! Может, в этом и беда? И тут случайно подвернувшиеся биксы — наш вполне реальный шанс? Шанс вовремя свернуть с дороги, выводящей нас к обрыву? А моста-то — дальше — нет! Четкая альтернатива: или мы, или они. Так нам привычнее, удобнее. Боимся за себя, за сказочную перспективу… Ведь от слабости — борьба. От скудоумия. И будь мы вправду сильные — терпели бы, нашли бы мудрый и, уж точно, прогрессивный, как мы любим выражаться, компромисс. Увы, История нас научила многому, пожалуй, даже чересчур, но только не терпимости. Себя, родных, мы любим, уважаем — более всего на свете. Нет, я в принципе не осуждаю — просто грустно. Я и сам такой. Как все…

— Вот не скажи! — ответил я с кривой усмешкой. — Не как все, отнюдь. Зачем же шаркать ножкой, принижаться перед публикой? Будь ты и впрямь таким — сидел бы преспокойно у себя… А, кстати, где?

— Опытная станция, — уклончиво поведал Левер. — Очень далеко отсюда. На другой планете.

— Ну, таких планет сейчас хоть отбавляй! И все чего-то ищут, что-то сотворяют… Оцени: я даже не интересуюсь, чем ты эти годы занимался.

— Да работал! У меня профессия — парагенетик. Ставил опыты, вел наблюдения. И все такое… — подозрительно поспешно отозвался Левер. — День за днем…

— Необычайная судьба! — теперь я, кажется, мог хоть немного отыграться. — Да ты — сущий двигатель прогресса, как я посмотрю. Ведь это ж надо — наблюдал!..

Но подловить его не так-то просто оказалось. Со снисходительной надменностью прослушав мою пакость, Левер, как бы соглашаясь, чуть прикрыл глаза и очень будничным, спокойным тоном сообщил:

— И еще как! И еще сколько! Совершенно жуткая работа. На пределе — постоянно. Человеческое убивает напрочь. И одновременно делает садистом. В лучшем человечьем смысле слова. Это, знаешь ли, не на Земле сидеть да разные придумывать контрмеры — в сущности, против своей же собственной породы. И природы — заодно.

— Да у тебя на этой станции, в такой-то глухомани, надо полагать, был ад кромешный! — подхватил я, силясь выглядеть не менее серьезным. Ах, игра!.. Кому она нужна?! — Но если б ты пожил здесь, на Земле, хотя был лет пять-шесть… Не знаю, как бы ты тогда заговорил. Уж не витийствовал бы — это точно. Ты когда-нибудь встречался с озверелыми, чумными бандами людей, готовыми любого убивать, кто хоть на йоту выделяется среди других — а вдруг это проклятый бикс?! Встречал буквально спятивших от ужаса, еще десяток лет назад тишайших обывателей, добропорядочных, усердных на работе, неподкупных, ласковых, которые теперь готовы трижды на день доносить на ближнего, усматривая в том, что некогда любили, уважали, проявление «исконно вражеских примет», готовы растоптать друг друга, обвиняя походя в нелепой «биксовости помыслов и веры»? И тебе не попадались дикие фанатики, кликуши и юродивые, самоистязатели, так называемые «праведники новых дней», сектанты, мистики, пророки? А? Не попадались, никогда? Ведь на Земле все — вверх тормашками: опять религиозная истерика, вновь суеверия, наука не в чести — она, извольте видеть, в том и виновата, что весь мир стоит на грани катастрофы! Не смогла предвидеть, не предотвратила… Старая легенда, сколько раз уже науке доставалось! И неоднократно будет доставаться впредь, наивно обольщаться… Безусловно, биксов сотворили не дебилы — лучшие умы старались, чтоб помочь прогрессу. Кто ж тогда предполагал, что выпущенный из сосуда джинн… Легко сказать: ничто не ново под Луной!..

— Прогресс, регресс… Ну не люблю я эти все словечки! Глупые они! — с досадой отмахнулся Левер.

— Так ведь… нет других, — напомнил я. — Пока что — нет.

— Ну, хорошо, пускай. В конце концов не важно, как назвать. Нетрудно обозначить и простым мычанием — привыкнем рано или поздно… Дело-то в другом! Быть может, в том прогресс и состоит, чтобы понять в итоге: да, сосуд разбит, и джинну некуда вернуться, джинн теперь — весь мир? — заметил, чуть позевывая, Левер. — Жалко нам терять приоритет, вот и беснуемся. Ей-богу, стыдно перед биксами.

— Ах, до чего ж мне надоело это слушать! Неужели ты не можешь говорить о чем-нибудь другом — не о своем?! — от возбужденья я не мог сидеть. Вскочил и принялся шагать по комнате, непроизвольно — раз, и два, и три — с тревогой заглянув в окно. Замечены уже и за Уралом… Ведь совсем еще недавно… Черт бы их побрал! — Да, Левер, кончился порядок. Ничего святого не осталось. И какой там стыд, помилуй!..

Вот пример: уже известны случаи, когда чистопородные — а как иначе назовешь? — земные девушки, добропорядочно, казалось бы, воспитанные, шли на прямое непотребство — да, да, да, впадали в блуд с первым попавшимся им биксом, отдавались… ни за грош!..

— Искусства ради? — равнодушно ухмыльнулся Левер. — Все возможно… Только я не понимаю, чем таким особенным способны прельстить биксы?

— Ну, уж коль об этом речь, то вариантов много. — Я пожал плечами. — Тут не надо напрягать воображение… Во-первых, риска никакого — биксы ведь бесплодны, значит, в связи их не так-то просто уличить. Затем, они — в глазах иных — гонимая, страдательная раса, эдакие мученики, отчего и возникает чувство жалости, желание утешить, приободрить, скрасить жизнь. Естественное чувство отвращения под натиском блаженненькой идеи отступает на десятый план. И, безусловно, любопытство, некий романтичный флер — плод, как-никак, запретный… В-третьих — тут я, правда, не уверен до конца, но вовсе не исключено, — мы все так много говорим об их неполноценности, бесперспективности и вместе с тем так искренне боимся, что невольно кое у кого рождается сомнение: чего же опасаться, коли враг столь слаб и плох?! Поди-ка, все иначе, оттого и пропаганда — врет. Нюанс довольно щекотливый, как сам понимаешь… Есть, конечно, и другие скрытые мотивы, вряд ли стоит обсуждать. Но что меня особо возмущает: как же наши девушки идут на это, где их истинно земная, человеческая гордость, где же их патриотизм?! Выходит, ни семья, ни школа…