Спейсер Кацай - Тарназариум Архимеда

— Ты удивительно проницателен. Он будет здесь приблизительно через полчаса. Но что будем делать мы?

Симон внимательно наблюдал за приближающимся Тресиловым. Даже издалека было заметно, что тот находится в крайней степени остервенения. Впрочем, тихо стервенел не только он один.

— Я не знаю, что мы будем делать, но дело принимает нехороший оборот. Нужно срочно выручать Элен с сыном. Про Жору я пока не говорю.

— Симон, тантор имеет только два места. При неблагоприятном варианте мы планировали вывозить всех по очереди. Один из нас должен был прикрывать эти рейды в посольствах. Но ты же видишь, что происходит…

— Ничего не вижу. Мы даже толком не знаем, что случилось с Элен… И не погорячился ли Жора.

Хастон тяжело вздохнул.

— Ладно, полчаса у нас есть. Настал мой черед вести игру. Ты не вмешивайся. Я, конечно, не специалист по туману, но насчет теней…

— Чего шепчетесь? Чего шепчетесь? — выкрикнул, приблизившийся уже почти вплотную, Тресилов. Его молодой голос рвался от раздражения и странным образом чем-то напоминал голос плаксивого мальчугана, несправедливо обиженного товарищами. Даже ощетинившиеся усы не скрадывали этого впечатления. — Это что такое?! — И он бросил около Хастона, снова по-турецки присевшего на песок, белую панамку.

Тот спокойно констатировал этот факт.

— Панама. Детского размера. Про место изготовления не имею ни малейшего представления.

Спокойствие Ника так поразило разгоряченного Тресилова, что он резко остановился. Словно со всего размаха на стенку налетел. Повертел головой, поворачивая синюшную половину лица то к Арданьяну, то к Хастону, и прошипел:

— Издеваетесь? Хиханьки вам? Хаханьки? Подождите, господа иностранцы, теперь разговаривать мы станем по всем законам революционного времени. Я вам все нутро наизнанку выверну. Безо всяких хиханек да хаханек. А, ну, — ткнул он стволом нагана в одеяло с разбросанной вокруг него одеждой, — собирайте свои манатки и одевайтесь быстро!..

— Панама. Детского размера, — снова спокойно повторил Хастон, приподняв Вовкин головной убор своей огромной ручищей.

Тресилов, который как раз хотел кинуть что-то острое и злое, внезапно захлебнулся словами. Как недавно Вовка при упоминании о фантастическом слоне.

— Панама, па-на-ма, па… на… ма… — начал тихонько напевать Хастон, методично покачивая белым куском материи.

Тресилов дернулся, перехватил наган другой рукой и хотел было шагнуть к Нику, но остановился и, как завороженный, уставился на раскачивающуюся панамку. А слога, распеваемые Хастоном, сливались уже в новые слова и все эти "намапа", "мапана", "панама", убаюкивали мозг, притупляли чувства и, казалось, весь берег начал покачиваться им в такт и в такт равномерному плеску прибоя. И вот уже нет ни солнца, ни неба, ни развалин генуэзской крепости, а есть только певучий ритм, плавно упаковывающий себя в шелестящие оболочки пространства.

Симон изо всех сил тряхнул головой, сбрасывая с себя шуршащее бездонное наваждение. В уши снова ворвались протяжные всхлипы волн, звон цикад, резкие вскрики каких-то птиц. Даже больно стало. Вот, черт! Знал же о способностях Ника к гипнозу, но тот так неожиданно начал свой сеанс, что… Симон набрал полную грудь теплого воздуха и резко выдохнул его. Еще раз. И еще… Гипнозный туман клочьями вылетал из мозга. Сидящий по-турецки, угольно блестящий, Хастон с мерцающим медальоном пульта на груди и белым маятником панамки в руке, казался древним африканским божком, незрячими глазами рассматривающим заблудившегося в первобытных джунглях человечка. Человечек опустил веки, обмяк, выронил наган из расслабленной руки и, поддерживаемый Симоном, присел напротив Ника.

— Вам хорошо, вам очень хорошо, Петр Васильевич. Вам хочется вспоминать, вам хочется говорить, вам хочется поделиться со мной своими воспоминаниями. Да, Петр Васильевич?

— Да, да, — тихий шепот в ответ.

— Все хорошо, все очень хорошо. Вам покойно, вам уютно. Так же уютно, как там, где вы больше всего любите бывать. Где вы любите бывать, Петр Васильевич? Что вам нравится больше всего? Расскажите мне. Вы сейчас там, где вам больше всего нравится бывать. Вам покойно. Вам уютно. Где вы?

— Я у себя, я у себя. Комнатка небольшая. Свежевыбеленная. Известкой горько пахнет. Хорошо. Стол большой. Лампа настольная. Решетки на окнах. Никто не зайдет, никто без моего приказа не выйдет. Я начальник, я. Портрет над головой. Ленин. Владимир Ильич, мы эту гидру мировой контрреволюции — к ногтю! А в углу — сейф. Там — все. Там и прошлое мое, и будущее. Там — судьбы. Я начальник, я.

Симон сообразил, что Тресилов видит свой рабочий кабинет. Тот самый, с которым они, по идее, должны были скоро познакомиться. Однако не они с Ником, а Тресилов находился сейчас именно там. И та тесная комнатенка, пропахшая известкой, а не это, наполненное солнцем и ветром пространство, было сейчас его настоящей реальностью. Арданьян взглянул на силуэт генуэзской крепости, подножие которой тонуло в леопардовой по цвету растительности склонов, втянул ноздрями терпкий воздух, взглянул на эбонитовую фигуру Хастона и ему на мгновение стало жутко. Реальности наползали одна на другую, сплетались в клубки и слегка шевелились, как змеи в банке.

— Правильно, Петр Васильевич, правильно. Вы начальник, вы. Вы все видите, все знаете. И Барбикен знаете. Елену Николаевну Барбикен, в девичестве — Барсукову, жительницу города Гременец Полтавской области.

Сонное выражение лица Тресилова изменилось: губы с полоской рыжеватых усов вытянулись в прямую линию, а в голосе прорезались металлические, но какие-то ржавые, нотки.

— Садитесь гражданка Барбикен. Вам знакомы эти люди?

И вдруг его голос перешел в другой регистр, так напоминая голос Элен, что Симон даже непроизвольно оглянулся.

— Да, вообще-то. Это друзья моего покойного мужа.

Хастон тихонько мугыкал свою "мапану", покачивая детской панамкой.

— При каких обстоятельствах вы познакомились? — проскрипел Тресилов.

— Они приехали в Судак, — это уже Элен, — пришли ко мне на квартиру. Сказали, что пять лет искали в России следы Андрея. В конце концов, попали в Гременец. Соседка сказала, что я уехала с сыном в Крым… Товарищ начальник, я очень о сыне беспокоюсь…

— Не отвлекайтесь. Ничего с ним не случится. Сами же его с вашими новыми друзьями отпустили. И еще. Здесь принято обращение "гражданин начальник".

— Хорошо, хорошо, тов… Гражданин начальник. В принципе, я все рассказала. Мы много общались. Они мне про Андрея… Эндрю… рассказывали.

— Приводили ли они доказательства своего знакомства с гражданином США Эндрю Барбикеном?