Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде

Страх сестры вызвал у меня отвращение. К счастью, у нее хватило благоразумия не сопротивляться.

4

Снимая документы, я не забыл о ней.

Сестра дрожала от страха и все же косилась на диван — как там доктор Фул? Кажется, она жалела этого спившегося человечка. Я усмехнулся. Если меня бросят на такой диван… Найдется человек, который посмотрит на меня с жалостью?.. Может, Джек Берримен?.. Не думаю… Он не простил бы мне поражения… Джой?.. С чего бы это?.. Шеф?.. Уж он постарался бы, чтобы я не встал с дивана… И был бы прав… Доктор Хэссоп?

Я покачал головой.

На секунду всплыла в памяти Нойс, но я только усмехнулся такому нелепому видению.

И вдруг вспомнил — Лесли!

Ну конечно, Лесли! Человек, против воли которого я разорил фармацевтов Бэрдокка и застрелил эксперта. Он может меня пожалеть, если говорил правду. Это ведь он однажды сказал: “Твои подвиги фальшивые. Преступления никогда не окупаются, Миллер”.

Ладно.

Не будем об этом.

Я не собирался делать Лесли символом добродетели.

Закончив съемку нужных мне документов, я взглянул на сестру. Не знаю, что она там прочла в моих глазах, но она ощерилась. Она совсем, оказывается, не боялась меня, ее беспокоил вид валяющегося на диване доктора. Она хотела ему помочь. Ничего, решил я, подождет час–другой… Мне этого хватит… Закрыв кабинет на ключ, я бесшумно спустился в холл. Мне хотелось поскорее покинуть проклятое место. Привратнику я сказал:

— Если меня спросят, я в “Креветке”. После таких переживаний имеет смысл как следует нагрузиться.

Он ничего не знал о моих переживаниях, но кивнул:

— Вас будут спрашивать? Кто?

— Скорее всего Габер. Но может, и сам Сейдж. Но это все равно. Вы ведь знаете: я в “Креветке”.

5

На полпути к Старым дачам радиотелефон включился.

“Джип Гарриса брошен возле клиники Фула…”

“Доктор Фул не берет трубку…”

“В клинике Гарриса нет… Он напал на старшую медсестру…”

“Изнасилование?.. — Санитарный инспектор Сейдж шутил. — Перекройте все выходы из города…”

Я усмехнулся и взглянул на часы.

Скоро начнет светать. Мое время истекало.

6

Машину я бросил под глухой стеной, отгораживающей Старые дачи от внешнего мира. Смолк мотор, навалилась гнетущая тишина. Под ногами слабо светились гнилушки, невидимо хлюпал слабый накат. Только чуть правее во тьме вспыхивали над водой звездочки сигарет — покуривала выдвинутая в бухту охрана.

Затянув пояс надежной, как спасательный круг, непромокаемой легкой куртки, я медленно вошел в маслянистую тяжелую воду. Погрузился по пояс, по плечи, потом оттолкнулся ногой от скользкого дна и поплыл, с трудом преодолевая бьющий в нос гнусный запах. Пару раз я отдыхал под осклизлыми каменными быками, на которых лежали выдвинутые в бухту сливные трубы. Теперь сигареты вспыхивали уже прямо надо мной, метрах в трех, не больше. Но я двигался совершенно бесшумно, радуясь тому, что мертвая вода не светится. Я заплыл уже далеко, в зону медленных мертвых водоворотов, над которыми стояли смутные шапки нерастворяющейся пены. Заполнив водой несколько пробирок, я надежно спрятал их в специальном кармане.

Если бы куртка не вздулась одним большим пузырем, я пошел бы ко дну. Но куртка держала меня надежно. Все равно я выбился из сил, пока выполз наконец на отмель, простирающуюся все под той же глухой бетонной стеной, отделяющей Старые дачи от внешнего мира. Слепящий луч прожектора пробежал по берегу и, чуть не задев меня, ушел вправо. Нащупав какой‑то вход, я оказался в вонючем переулке (а может, это от меня так несло) — в темной резервации моргачей, такой безмолвной, что казалось, тут нет ни души.

И вдруг я увидел тень.

В тусклом свете слабого фонаря прямо передо мной сидел на песке сгорбленный лысый старик. С каким‑то невероятным, поистине идиотическим упорством он пересчитывал пальцы левой руки.

— Это три… — шептал он, отгибая палец. — Наверняка три… Я же помню…

— Эй! — негромко окликнул я старика. — Где начинается брод на ту сторону? Тут должен быть брод, я знаю. Покажи — где. Я заплач.

Оставив пальцы, старик бессмысленно заморгал:

— Ты заплачшь?

— Да нет, — сказал я нетерпеливо. — Я заплач. Понимаешь? Дам денег.

— Ты не будешь плакать… — Это успокоило старика. Он опять растопырил пальцы левой руки: — Наверное, четыре… Так Должно быть…

Я встряхнул его:

— Старик, тут должен быть брод! Как мне перейти на ту сторону бухты?

Кажется, он что‑то понял. По крайней мере поманил меня за собой. Но дом, в который мы попали, больше походил на сарай. Похоже, он служил и людям, и голубям. Птицы сидели на шесте и на балке, стайками возились на загаженном полу, и тут же, на брезенте, заляпанном всякой дрянью, под окном, забранным металлической решеткой, лежал на животе толстый полуголый дебил, держа за ногу рвущегося в беспамятстве голубя. Оскаленные желтые зубы, пена на губах, вытаращенные моргающие глаза. Нельзя было понять: смеется моргач или собирается убить птицу?

Старик ласково погладил дебила по плечу.

— Где брод? — напомнил я.

Опять калитки, грязные переходы, вонь…

Мне казалось, мы идем наугад. Где‑то далеко за нашими спинами грохнул выстрел. Потом второй. Наверное, люди Габера обнаружили брошенную машину. Сейчас они блокируют резервацию, подумал я. И как раз очередной переулочек уперся в грязную воду. Тут даже стены не было. Грязный вонючий переулочек уперся в бухту. Слабый накат шевелил грязную пену прямо под ногами. А прожектора шарили теперь уже по всему берегу.

Я ткнул моргача пистолетом:

— Где брод?

Старик трясущейся рукой указал на воду.

— Хочешь меня утопить?

Старик не ответил.

И я тоже умолк, потому что в смутном отсвете фонаря увидел деревянный домишко, каких в Итаке когда‑то было много. Домишко покосился, каменный фундамент оброс липкой зеленью, а невдалеке торчали из песка черные, как уголь, останки разбитой шхуны.

Это, несомненно, была “Мария” старого Флая.

Но уже выли сирены санитарных машин. Некогда было взирать на обломки далекого прошлого. Оттолкнув старика, я ступил в маслянистую грязную воду. Только бы не угодить в илистую яму! Я брел во тьме, иногда по шею в вонючей воде. Я хрипел, но не останавливался. Я пытался не дышать, а потом всем ртом хватал мерзкий прокисший воздух. Я не хотел попасть в руки Габера или старшего санитарного инспектора, и это здорово меня поддерживало.