Стефан Вайнфельд - Случай Ковальского (Сборник научно-фантастических рассказов)
Я улыбнулся.
— А потом… Знаете, что дальше? — он явно оживился. — Потом ребенка опускают в бассейн с питательной жидкостью, под колпак с кислородом, колют какими-то иголками. Делают искусственное молоко в лабораторных стаканах. Ребенок растет. Через год такой жизни он выглядит, как шестилетний. Да, только разум-то, как у шестилетней… ну… улитки. И ходить не умеет. Так знаете, что они делают?
Он замолчал. Окна бесшумно закрылись. Вагон тормозил. Шипели пневматики. Репродуктор несмело произнес:
— Станция Бирмингем. Ноль часов, четырнадцать минут.
— Бирмингем? — пятнадцатилетний чудак задумался. — Еще далеко до конечной станции?
— До Дублина? Три часа. Вы летите дальше? — спросил я. — В Америку?
— Да. До Ванденберга… Знаете, где это?
— Ах, до Ванденберга… А из Ванденберга?
— А вам не известно, куда ведет дорога из Ванденберга? На Луну. Знаете, я еще не был на Луне. Вы это понимаете? Пожалуй, да, потому что и вы не были. А вот в Ванденберге не понимают. Не могут себе этого представить, — усмехнулся он. — Когда я подал заявление, они дали мне только пробный полет — до Спутника и обратно. Пришлось лететь Тором. «А почему бы нет?» — сказал я и сел. Я два года обучался в имитаторах. Встал на пламени, а потом… фю-ю! В космос! Забыл только об одном: что надо застегнуть ремни. Я еще удивлялся: в имитаторах мне всегда что-то мешало наклоняться. В голову не приходило, что это ремни. Перед выходом на орбиту я тормознул, ну и треснулся головой о щит. Разбил нос и лоб. На орбиту вышел слишком низко. В Ванденберге сказали, что в этом нет ничего особенного. Я пытался объяснить… — он осекся.
Вагон тронулся.
— Made in Oxford. Здорово звучит? Я made in Oxford. Даже фамилия. Моя фамилия Фоксор, это тоже переделано из «Оксфорд». Университет, колледж… А если ребенок не умеет ходить… Да, этого я вам еще не рассказал… Есть у них такая машина. Ассистенты засовывают в нее подопечного. На ногах застегивают захваты. Потом включают двигатель. Раз, два… раз, два… физические упражнения. Для укрепления мускулов… Потом коляска — перевернутый конус — охватывает объект в поясе и заставляет двигаться. Перевернуться невозможно. Это предусмотрено.
— Здорово, — сказал я.
— Ага, здорово, — повторил он апатично. — Но это не все. Есть у них этакие кабины. Экранчики, электроды. Метод Леви — Костара. Электрошоки. Вы обратили внимание, что, как правило, мы помним момент, предшествующий событию?
— Ну и что?
— Ну, это и есть метод Леви — Костара. Проецируют картинку, проигрывают пластинку и… шок. Подопытный корчится и воет. Но запоминает картинку и слова: «дом», «кукла», «автомобиль», «синхрофазотрон» и так далее. Подопытный помнит. Ага, вы не знаете, что у подопытного нет зеркальца. Он видит каких-то странных существ и не знает, что является одним из них. Думает, что он что-то другое, ну, этакая обезьянка, подопытный кролик, а не человек. Обезьянка вся исколотая, питаемая вливаниями. Завтрак, обед, ужин. Только позже его учат есть. Научно. Показывают кино: толстенький блондинчик перед тарелочкой кашки. Какой-то остряк назвал этот фильм «Приятного аппетита»… Бла-го-да-рю! — проскандировал он и замолчал.
— Вы говорите, что в лаборатории смогли создать… Я думал, проводятся только предварительные исследования, опыты, — сказал я.
Он иронически улыбнулся.
— Вы слышали о Гастрови? Двадцать пять лет назад он выступил со своей видоизмененной теорией эволюции. Вы знаете о ней?
— Это уже история.
— Не скажите… Так вот, он утверждал и весьма остроумно, что сможет создать искусственного человека. «Искусственного»! Идиот! Он рассуждал примерно так: люди — это более высокая ступень развития, чем обезьяны. Следовательно, обезьяна, если ее поместить где-нибудь на леднике, спустя некоторое время превратилась бы в человека. Ну, разумеется, не та самая обезьяна. Ее потомок. К тому же потомок не каждой обезьяны, а, скажем, той, у которой по счастливой случайности оказался теплый шерстяной покров. Благодаря этому она спасет свою жизнь.
— А ее потомок может быть лысым, — сказал я.
— Теоретически, — снова улыбнулся он. — Так вот Гастрови утверждает, что нет. Он говорит, что потомок сохранит полезные признаки. Что-то вроде управляемых мутаций генов. Сложно, правда?
Я что-то пробурчал.
— А у этого потомка может быть в свою очередь брат тоже с каким-нибудь полезным свойством, скажем, более коротким хвостом. Я, конечно, шучу. Так, к примеру. И у потомка этого потомка опять будет короткий хвост. И так далее, до самого человека. Но это длится изрядно долго. Постоянное влияние условий окружающей среды на гены. Понимаете? Все более короткий хвост, все больший объем черепа… Но Гастрови сказал: «А что, если сразу?» Одним словом, осчастливить обезьяну человеческим потомком путем усиления восприимчивости генов к внешним условиям, но только к некоторым условиям. Написаны толстенные тома: «Теория эволюции Дарвина и теория Гастрови». Потом еще «Основы управления эволюцией» или «Ускорение жизненных процессов». Это написал Дейвис. Именно он, англичанин, взялся за это. Он руководил кафедрой в Оксфорде.
Юноша на минуту замолчал и как-то странно взглянул на меня.
— И начались опыты. Но тут в Оксфорд приехал Югович и начался ад. Югович сказал, что предпосылки ошибочны, создал специальную комиссию, которая должна была курировать эксперимент. Говорил об ответственности. Все-таки речь шла о человеке. Но это было ни к чему. Вы, наверно, знаете, что мы происходим не от шимпанзе. Правда, у нас общие предки. А если развить шимпанзе, из него мог бы вырасти не человек, а кто знает, какой уродец. Ведь это было бы развитие боковой ветви. Что-то вроде эволюции крокодилов. Значит, сначала надо было отбросить шимпанзе назад, а только потом создавать человека. А как отбросить шимпанзе? Что из него сделать? Ведь общий предок — это пресловутое «промежуточное звено» — точно не известен.
Он глубже погрузился в кресло и склонил голову набок.
— Но гипотеза уже была. Ее надо было только реализовать. Пять лет в Оксфорде Дейвис и Германн, опубликовавший в это время «Проблемы современной биологии», проводили исследования и писали свою работу. Как раз тогда Германн защитил диссертацию. Они начали изучать условия, в которых наш общий предок бегал где-то в Африке. Но это им не помогло. Тогда они подошли к вопросу иначе: стали исследовать эволюционное древо гиббона. Гиббон, как известно, не самая разумная из обезьян, поэтому они решили, что она ближе к тому пресловутому предку.
Юноша замолчал и снова взглянул на меня.
— Я вижу, вы не понимаете, почему взяли именно гиббона? Дейвис исходил из того, что шимпанзе стоит, можно, пожалуй, сказать, на вершине человекообразных. Горилла и орангутанг — немного ниже, следовательно, путь их развития короче. А еще короче развивался гиббон. С трудом удалось воспроизвести его предполагаемого предка. Было решено проверить эволюцию методом Германна, так называемым «методом коррекции зародыша». Вот и начали развивать эмбрион, взятый у того прагиббона. Так дошли до шимпанзе. Эксперимент удался. Германн торжествовал. Теперь оставалось только создать человека. Надо было соответственно изменить условия, а одновременно ввести бедному прагиббону определенные гормоны. Впрочем, я в этом никогда не разбирался… Они хотели увеличить восприимчивость к изменению наследственных признаков и искусственно изменить эти свойства. Ну, и не получилось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});