Вадим Собко - Звёздные крылья

Он видел это собственными глазами, он владел этой страной. За все время его пребывания в этом изощренном плену Родина неотступно стояла перед ним. Он знал лучших людей родной земли. Он хорошо знал своих врагов — врагов своей Отчизны.

Юрий рассказывал с увлечением. Мэй слушала его, не перебивая. Она внимательно смотрела на его губы и вдруг спросила, как бы невзначай:

— Скажите, там, в Киеве, у вас была любимая?

Неожиданный вопрос не имел отношения к их разговору. Юрий посмотрел на Мэй настороженно и подозрительно.

Выпытывает она его или это просто женское любопытство? Может, она хочет перевести разговор на другую тему?

Он мгновение подумал и ответил:

— Да.

— Она очень красива?

— Для меня она очень красива, — тихо улыбнулся Крайнев. Ему было приятно говорить о Ганне.

Мэй промолчала. Казалось, ответ Крайнева неприятно поразил ее. Она долго рассматривала свои тщательно на- маникюренные ногти.

— Все, что вы рассказали о вашей стране, очень интересно и красиво, — сказала она наконец, круто обрывая тему разговора. — Я б не отказалась все это увидеть.

Крайнев не ответил. Его мысли были в Киеве. Вероятно, там уже созрели каштаны. Они падают, и от удара об асфальт кожура лопается. Темно-коричневые, глянцевитые каштаны кажутся лакированными. Где-то там по Киеву ходит его Ганна, иногда касаясь носком туфельки блестящего каштана…

Молчание затянулось. Вдруг не о чем стало говорить. Крайнев поднялся с места, простился и вышел. Некоторое время Мэй сидела задумавшись, потом протянула руку и взяла телефонную трубку. Мэй попросила отца немедленно прийти. Да, да, он придет сейчас же, не теряя ни минуты.

Когда он вошел, Мэй сидела на диване в своей обычной позе. Он присел рядом, нежно поцеловал мягкую розовую ладонь. Потом уставился на дочь выжидающе и вопросительно.

— Здесь был Крайнев, — медленно произнесла Мэй, — Мы с ним долго и довольно мило беседовали.

Она помолчала, стараясь увидеть, какой эффект произведет сказанное. Но Дорн выжидающе молчал, и Мэй продолжала:

— Из нашей беседы выяснилось, что у него в Киеве осталась любимая девушка: невеста или жена — этого я не знаю.

Дорн смотрел на дочь с удивлением, не понимая, куда она клонит.

— Какое это имеет отношение ко мне или, скажем, к тебе? — осторожно спросил он.

Мэй весело рассмеялась.

— Боже мой, отец, какой же ты недогадливый. Он ведь ее любит. Понимаешь — любит…

Только тут Дорн понял. Радость блеснула в его глазах. Он смотрел на Мэй восторженно.

— Ты гениальна, Мэй, — тихо сказал он. — Это сильнее, чем месяцы моих уговоров, моей работы.

Выйдя от Mэй, Юрий повернул по коридору налево и вошел в гостиную. Перед аквариумом, освещенным сбоку маленькой лампой, сидел Волох и дразнил жирных рыб. Услышав шаги, он оглянулся и откинулся на спинку кресла.

Юрий сел рядом с ним. Несколько минут прошло в молчании.

— Где Яринка? — спросил Крайнев.

— Пошла спать.

В гостиной снова воцарилась тишина. Легкие шаги послышались у двери, и в комнату вошел Макс Буш. Ни на кого не глядя, он направился прямо к аквариуму.

Минуту-другую он молча любовался золотой рыбкой, которая как бы танцевала в зеленой воде. Потом губы его зашевелились.

— Прошу верить мне, — тихо сказал он, не сводя глаз с золотой рыбки, — верить и ни о чем не спрашивать. Я — коммунист. Все планы вашего побега прошу сообщать мне. Стенслёвский — агент Дорна. Когда будет готов мой план, я вас извещу. В Москве знают, что вы живы.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошел к двери, мягко ступая по ковру.

Друзья сидели ошеломленные. То, что они услышали, казалось слишком уж неправдоподобным: начальник охраны Дорна — коммунист! Юрий горько усмехнулся:

— Пожалуйста! Вот вам еще один провокатор… Как будто мы сами не знаем, кто такой Стенслёвский.

— А главное — сообщайте ему планы, — поддержал Волох.

— Да, хитро придумано, — рассуждал Юрий, — разоблачить одного гада, чтобы мы поверили другому. Буш и в самом деле неглупый парень. А сколько он насулил нам всего: и план побега, и в Москве знают.

Разговор оборвался. Волох барабанил по стеклу аквариума, и рыбы заметались в воде.

Юрий поднялся и зевнул.

— Пойду спать, — сказал он. — Ложись и ты, друг. Посмотрим, что нового придумает завтра наш господин Дорн.

Он пожал Волоху руку и вышел. В своей комнате зажег маленькую лампу и уселся в кресло перед столом.

Никто не мог сказать, сколько еще придется Юрию Крайневу сидеть в этой тюрьме. От неопределенности, от чувства собственного бессилия можно было сойти с ума. Но вот уже несколько месяцев он здесь, и ни одна позиция не сдана.

Теперь он чувствует себя сильнее и опытнее. В его сердце не нашлось места гнилым чувствам, на которые так рассчитывал Дорн.

Он сидел и мечтал о той минуте, когда, наконец, вырвется из этой тюрьмы. Когда-то он произносил слова «Советский Союз», не выделяя их из общей массы привычных словосочетаний. Сейчас эти два слова наполнились новым, необычайно глубоким содержанием. Они стали его знаменем, они поддерживали его в этой борьбе, в которой было так мало шансов на победу.

Очевидно, его победой будет смерть, гордая смерть, когда человек умирает, зная, что звание гражданина Советского Союза пронес через всю жизнь незапятнанным.

Что ж, он сумеет умереть. До последнего дыхания он будет бороться. Жизнь слишком прекрасна, чтоб отдавать ее без борьбы.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Секретарша приотворила дверь кабинета.

Валенс сидел за столом, углубившись в чтение, и недовольно обернулся на стук двери.

Секретарша подошла и положила перед ним маленький прямоугольник плотной бумаги. Товарищи просили немедленно передать директору это приглашение. Дверь за ней бесшумно затворилась.

Товарища Валенса приглашали прибыть в семь часов в помещение клуба, где молодежь института устраивала вечер.

Директор вышел из-за стола и прошелся по кабинету, держа в руках давно догоревшую до бумаги папиросу и не замечая этого. Он спохватился только тогда, когда едкий дым попал в глаза. Прикурив от окурка новую папиросу, он снова уселся в кресло.

Несколько дней назад ему сообщили, что Юрий Крайнев жив. Возможность побега не исключена, но когда это может произойти — неизвестно. Там, за границей, не должно было быть никаких подозрений.

Обычный дипломатический путь здесь был непригоден. Крайнева сразу уничтожили или упрятали бы так, что найти его стало бы совершенно невозможно.