В чертогах марсианских королей - Джон Варли
Пинк быстро описала мне этикет перемещений внутри купола. Его было нетрудно соблюдать, но я все равно старался держать руки ближе к телу и не шагать широко, чтобы не повалить кого-нибудь, зайдя на пространство для ходьбы.
И опять меня подвело недопонимание. Тут не было иных звуков, кроме шороха плоти, касающейся плоти, поэтому я решил, что оказался посреди оргии. Я бывал на них и прежде, в других коммунах, и все они выглядели очень похоже на происходящее. Я быстро увидел, что ошибся, и только позднее обнаружил, что был прав. В каком-то смысле.
Мою оценку исказил тот простой факт, что групповой разговор этих людей должен был выглядеть как оргия. Более тонкое наблюдение, которое я сделал позднее, сводилось к тому, что, когда сотня обнаженных тел трется, целуется, ласкает и гладит друг друга, и все это одновременно, то какой смысл искать отличия? Не было никаких отличий.
Должен сказать, что я использовал слово «оргия» только для передачи общей идеи множества людей, находящихся в тесном контакте. Мне не нравится это слово, в нем слишком много подтекстов. В то время я и сам повелся на эти подтексты, поэтому с облегчением увидел, что это не оргия. Те, на которых я побывал, были нудными и безличными, и от этих людей я ожидал лучшего.
Многие протискивались сквозь толпу, чтобы добраться до меня и познакомиться со мной.
Никогда более чем по одному за раз; они постоянно знали о том, что происходит, и ждали своей очереди поговорить со мной. Естественно, тогда я этого не знал. Пинк сидела рядом, чтобы переводить сложные мысли. Постепенно я все меньше и меньше использовал ее слова, проникаясь духом тактильного зрения и понимания. Никто не считал, что реально познакомился со мной, пока не коснулся всех частей моего тела, поэтому на мне постоянно были чьи-то руки. Я робко начал отвечать тем же.
После всех этих прикосновений у меня быстро возникла эрекция, которая сильно меня смутила. Я бранил себя за то, что не сумел удержаться от сексуальной реакции при общении, оказался не в состоянии удерживаться на той же интеллектуальной плоскости, на которой, по моему мнению, находились они, и тут с некоторым потрясением осознал, что пара неподалеку от меня занимается сексом. Вообще-то они занимались этим уже минут десять, и это казалось настолько естественной частью происходящего, что я одновременно и осознавал, и не осознавал это.
Едва я это понял, как внезапно задумался: а прав ли я? Действительно ли это секс? Все происходило очень медленно, свет был слабый. Но ее ноги были подняты, а он находился сверху, уж в этом я был уверен. Пусть это было глупо с моей стороны, но я действительно должен был знать. Должен выяснить, во что, черт побери, я ввязался. Как я смогу правильно социально реагировать, если не знаю ситуации?
После месяцев, проведенных в различных коммунах, я стал очень чувствителен к вежливому поведению. Я стал адептом произнесения молитв перед ужином в одном месте, распевал «Харе Кришна» в другом и ходил счастливым нудистом в третьем. Это называется «когда ты в Риме, веди себя как римлянин», и если ты не в состоянии к такому приспособиться, то не ходи в гости. Я бы стоял на коленях в Мекке, рыгал после еды, поднимал бы тост за любое предложение, ел органический рис и нахваливал повара, но, чтобы делать это правильно, надо знать обычаи. Я думал, что знаю их, но трижды изменил свое мнение за столько же минут.
Они занимались сексом – в том смысле, что он проникал в нее. И они также были глубоко увлечены друг другом. Их ладони бабочками порхали по телам, наполненные смыслом, который я не мог увидеть или почувствовать. Но их касались, и они прикасались ко многим людям вокруг. Они разговаривали со всеми этими людьми, даже если передаваемая мысль была настолько проста, как похлопывание по лбу или предплечью.
Пинк заметила, что привлекло мое внимание. Она как бы вилась вокруг меня, реально не делая ничего, что я счел бы провокационным. Я просто не мог решить. Это выглядело так невинно, и все же не было таким.
– Это (—) и (—), – сказала она, скобки здесь обозначали серию движений руки по моей ладони.
Я так никогда и не выучил звуковое слово, обозначающее имя любого из них, кроме Пинк, а воспроизвести имена на языке жестов я не в состоянии.
Пинк наклонилась, коснулась женщины ногой и проделала нечто сложное с ее большими пальцами. Женщина улыбнулась, взяла ногу Пинк и зашевелила пальцами.
– (—) хотела бы поговорить с тобой позднее, – перевела Пинк. – Сразу после того, как она закончит разговаривать с (—). Вы с ней уже встречались, помнишь? Она сказала, что ей понравились твои руки.
Знаю, все это звучит безумно. И для меня это прозвучало совершенно безумно, когда я об этом подумал. На меня снизошло нечто вроде откровения – я понял, что ее и мои слова, означающие «разговор», разделяют мили. Для нее разговор означает сложный взаимообмен, в который вовлечены все части тела. Она могла считывать слова или эмоции в каждом трепете моих мышц, подобно детектору лжи. Для нее звук был лишь незначительной частью общения. Это было нечто такое, что она использовала для разговоров с людьми не из общины. Пинк разговаривала всем своим существом.
Я не понимал и половины, даже тогда, но этого хватило, чтобы из-за этих людей у меня закружилась голова. Они разговаривали своими телами. И не только руками, как я думал. Любая часть тела в контакте с любой другой была общением, иногда очень простым и базовым – представьте лампочку как базовую среду информации – возможно, произнося не более, чем «я здесь». Но разговор есть разговор, и если диалог дошел до точки, где вам необходимо разговаривать с кем-то гениталиями, это все еще остается частью разговора. А мне хотелось знать, что они говорят. Я знал, даже в тот момент смутного осознания, что это намного больше, чем я в состоянии понять. Конечно, скажете вы. Всем известно, как любовники разговаривают телами, занимаясь сексом. Не такая уж это новая идея. Конечно нет, но подумайте, насколько чудесен такой разговор, даже если вы не исходно тактильно-ориентированый. Способны ли вы передать мысль далее с этого места или вы обречены быть
