Александр Громов - Запретный мир
Витюня только покряхтел в ответ. Пить и ему хотелось, да что толку? Поди найди воду в кромешной черноте – только зря туземцев рассмешишь да ноги поломаешь.
– А мясо у них тухлое, – сказал Юрик, мучаясь отрыжкой.
– Сушеное.
– Сухое и соленое, а все равно тухлятиной отдает, а этим хоть бы что, лопали и не давились. Как они это едят, а? Воняет же.
– Ты тоже ел, – напомнил Витюня.
– С голодухи и ежа со шкурой сожрешь. На халяву хлорка – творог. А вот лепешки у них ничего, только пресные…
– А ты хотел соленых?
Юрик вздохнул и несколько секунд не мог выдохнуть. Соленых! Вот гад… Ладно бы издевался штангист – так ведь нет, спросил совершенно простодушно!
Он с трудом сглотнул комок слюны. Сначала он завидовал неприхотливости аборигенов, легко обходящихся без еды и воды, потом начал злиться. Единственно гордость не позволяла ему пристать к туземцам с претензией: мол, хоть утопите, сволочи, но дайте напиться!
– Супермены хреновы, верблюды…
– Тихо, – сказал Витюня.
– А что?
– Молчи.
Вдали внятно громыхнуло. Пронесся и стих порыв ветра, скрипнула поблизости корявая сосна.
– Гроза будет, – оживился Юрик. – Слышь, Носолом? Может, еще попьем водички.
Витюня уже не в первый раз успел пожалеть, что сообщил нахальному мозгляку свою фамилию. Ох, допросится он когда-нибудь…
– Я Ломонос.
– А я что говорю? Поищи-ка лучше ямку в скале. Найдешь – мусор выкинь.
– Зачем?
– Воду куда набирать будешь – в валенки?
– В твой шлем.
– Ага. Ты сперва подкладку понюхай.
Громыхнуло сильнее. Туча уверенно пожирала искры звезд. На западе резвились молнии.
– Ох и польет сейчас…
– Угу, – отозвался Витюня.
– Ты лом-то не бросай. Может, у туземцев полагается во время грозы жертвы приносить какому-нибудь Перуну или этому… забыл, как его… Пригодится отмахиваться.
– Угу.
– И не выставляй его острием вверх. Опусти.
– Почему?
– Громоотвод потому что.
Витюня не успел сообразить, есть ли в словах Юрика резон или нет. Ни с того ни с сего закололо в пальцах, и по черепу поползла кожа, словно скальп решил вдруг зажить своей самостоятельной жизнью. На острие лома с сухим треском зажглось голубоватое пламя.
Юрик икнул. Оба аборигена как по команде вскочили, затем присели в ужасе. Кажется, старший даже немного подвыл. Младший судорожно схватился за облезлую шкуру и укрылся ею с головой.
– Ы-ы-ы, – потрясенно сказал Витюня. Пламя потрескивало, тепла от него не было никакого.
– Св-вятой Эльм, – заикаясь, объяснил Юрик. От сильного удивления его брови ползли к макушке. – Огни так называются. Блин, впервые вижу…
– Чо?
– Ничо. Не боись, это, говорят, не опасно. Мурашки по коже бегают?
Витюня помрачнел.
– Бегают. А зачем это?
– Ну и пусть бегают. Тебе жалко, что ли?
– Я про огонь. Зачем?
– Низачем. Сам по себе огонь. Явление природы.
По лицу Витюни ясно читалось, что он с удовольствием поймал бы того, кто выдумывает такие явления, и потолковал бы с ним по душам.
– Ну, теперь все, – нервно сказал Юрик, пытаясь пригладить вставшие дыбом волосы. – Ты на этих-то глянь!.. Теперь ты у них вроде архангела. С огненным ломом. Если постараешься, так и в боги, пожалуй, выйдешь. Слышь, ты человеческие жертвы смотри не принимай! Пусть деньги жертвуют или от крайности пиво…
– Иди ты… – отмахнулся Витюня, с насупленным изумлением глядя на потрескивающее холодное пламя. Оно постепенно съеживалось, затем запрыгало, как прыгает огонь на полене в потухающем костре, и наконец исчезло.
Хлынул ливень.
Глава 12
Увидя, что все хуже
Идут у нас дела,
Зело изрядна мужа
Господь нам ниспослал.
А.К. ТолстойСуор, младший вождь племени Рыси, ничуть не ошибся: плосколицые не решились на новый штурм долины ни ночью, ни утром. Всю ночь дозорные слышали, как женщины пришлых дикарей выли по множеству погибших, как стучали бубны чужих чародеев, призывая гнев болотных духов на головы людей Земли. С рассветом в полете стрелы от вала показались несколько безоружных врагов, они кричали и жестикулировали, видно, прося вернуть тела своих для погребения. Их отогнали стрелами. Орда отступила к полудню следующего после великой битвы дня. Пусть-ка теперь, ослабев, попробует прорваться через горный пояс где-нибудь еще!
Высланные Растаком разведчики, осторожно продвигаясь за врагом и каждоминутно рискуя попасть в засаду, проводили орду до самых границ охотничьих угодий племени. Не было сомнений: плосколицые уходили назад, к Матери Рек. Вряд ли они скоро посмеют сунуться туда, где крепко получили по носу! Даже зверь помнит полученный урок, а человек и подавно.
Отгуляв на пиру, больше похожем на тризну, обильно похмелившись утром, ушли и оставшиеся союзники, унеся единственного убитого сородича и лучшую часть добычи. Старый чародей Скарр лежал в жестокой лихорадке и ни к чему не был пригоден; Дверь в мир Рыси с грехом пополам нашел Ер-Нан, а сам ли открыл ее или не без помощи с той стороны – как знать. Вернувшись, хвастал, будто сам.
Еще раньше ушли уцелевшие воины из племени Вепря. Уходили налегке, оставили часть выторгованной добычи и своих павших, обещав вернуться за ними не позднее завтрашнего дня. Торопились, опасаясь того, что непременно сделал бы Растак, что надо было сделать… если бы не отговорил старый колдун. Успели разнюхать Вепри, где Дверь, или нет, оставалось гадать.
Оказалось – успели…
С примотанной к телу рукой, с навсегда прорезавшей лоб резкой вертикальной морщиной, почерневший от тупой боли в плече и свалившихся на голову забот, вождь обошел селение. Вроде ничего не изменилось, те же наполовину вкопанные в каменистую землю дома-землянки, так же вьются дымки из отдушин под стрехами, по-мирному пахнет теплом и хлебом. Вот только тихо стало в селении, разве что ошалевшие со вчерашнего дня собаки лают почем зря. Человеческого же гомона не слышно, да что там гомона – и голосов-то почти нет. Пусто на улице. Не судачат, не переругиваются бабы, не визжат, затеяв игру, дети, не стучат в ступах песты. Скорбным изваянием сидит возле поленницы древняя старуха, и кажется, что она неживая. Изредка под низкой крышей дома захнычет в люльке несмышленый младенец, тихо всплакнет кто-то над покойником да тяжко застонет в беспамятстве раненый. Большое горе не любит крика.
На площади – неубранные объедки, уже обглоданные псами, тучи мух, муравьи… Надо бы прикрикнуть, заставить прибраться, да не до того сейчас. Союзникам-то что – отпировали да ушли…
Не распорядись Растак готовить могилу для павших, люди начали бы копать сами. Кто не заботится о мертвых, тому нет дела и до живых, тот по скудоумию навлечет беду на племя. Растак выгнал на работу всех, не исключая и женщин. Лишь старухи, смотрящие за ранеными, лишь воины в дальних дозорах да малые дети имеют право не проводить к предкам души погибших сородичей. Павшие в честном бою за племя и за Землю не должны уходить с обидой на своих.
Иное дело трупы плосколицых. Их с проклятьями кидали в ручей, злобно пихали шестами до того места, где маловодный поток вливался в быструю реку, – пусть насытятся духи воды, злые и добрые, сколько их есть. Тела иных плосколицых сожгли на высоком костре, чтобы была пища у вечно голодных духов огня. Несколько голых трупов бросили в глубокую могилу и засыпали, прося Землю-Мать принять жертву и не оставить в беде своих детей. Никто не опустил в яму ни рваной кухлянки, ни кремня, ни обломка костяного гарпуна – пусть нагие и беспомощные души врагов вечно прозябают в голоде и холоде среди изобилия дичи потустороннего мира. Пусть они питаются одной травой! Пусть никогда не найдут покоя!
Для своих выкопали квадратную яму вне долины, в тысяче шагов от вала. Мягкая наносная земля копалась легко. Дно ямы выложили диким камнем, забили глиной и плотно утоптали. Ер-Нан, заменивший больного Скарра, кропил могилу кровью зарезанной козы, нараспев выкликивал заклинания, ублажал предков. Мертвых клали в четыре ряда, головой на полночь, каждого уложили на бок со скрещенными на груди руками и подтянутыми к животу коленями. Так лежит дитя в утробе матери, так возвращаются к Матери-Земле ее дети. Каждый получил по куску сушеного мяса, по две лепешки и по плошке с хмельным медом, чтобы было чем утолить голод и жажду по пути в иной мир. Воинам оставили оружие для войны и охоты, женщинам – домашнюю утварь. Серпы, мотки пряжи, посуда, иглы, короткие ножи для потрошения птицы, каменные круги для растирания зерна… многое нужно для иной жизни, ничего нельзя забыть. В уши покойницам вставили медные и золотые пронизки лучшей работы, на шеи надели самоцветные бусы, руки украсили затейливыми браслетами, чтобы женщины и в ином мире были желанны мужьям. Несколько павших подростков получили добытые в бою копья и гарпуны плосколицых и сверх того по медному ножу. Пусть мальчишки не успели стать настоящими воинами – было бы несправедливо лишить оружия тех, кто сражался на валу бок о бок со взрослыми.