Василий Головачев - Хроники Реликта. Том 1

— У Берестова губа не дура, — пробормотала председатель СЭКОНа. — Ну что?.. — Она не договорила.

В углу комнаты заклубился светящийся туман, обрел очертания живого существа — не то снежного барса, не то белого медведя, посмотрел на замерших женщин осмысленно, почти по-человечески, и стал быстро и плавно менять форму, «перетекать» из одной в другую.

— К-гость! — удивленно прошептала Настя.

— Гаденыш! — сквозь зубы ответила Боянова.

В руках ее вдруг оказался пистолет, сверкнула неяркая голубая вспышка факельного выстрела, и с отчетливым стоном — так показалось Насте — и всплеском пси-излучения, в котором смешались боль, тоска, ужас, ненависть, растерянность, обида, агрессивность, враждебность и непередаваемое чувство утраты, таинственный «зверь» исчез.

— Я тебе покажу тест на разумность! — В голосе Забавы прозвучали ярость и отвращение.

— Зачем? — тихо спросила пораженная Настя.

— Не терплю экзаменов, — спустя минуту почти спокойно ответила Боянова, пряча «универсал», — а тем более, когда экзаменатор не человек и сам не знает, чего хочет.

— Но он же не сделал ничего плохого…

— А ты хотела бы дождаться этого момента? Ты знаешь, чем может закончиться тестирование по-конструкторски? А если это тесты на выяснение нашей решимости выжить? Где она, эта решимость? Что мы демонстрируем? Мягкотелость, рыхлость, нежелание думать о будущем, слюни вроде рассуждений о добре и зле.

— Есть и другая точка зрения.

— Их слишком много, точек зрения, а истина одна — мы наблюдаем вторжение! Где вы, рыцари, способные защитить жизнь? Интеллектуалов человечеству хватает, недостает бойцов.

— Аристарх, по-вашему, тоже из числа интеллектуалов? — не удержалась Настя.

Забава улыбнулась, грустно и с нежностью, словно речь шла о ребенке.

— О-о, Аристарх — боец, можешь быть уверена, хотя интеллекта ему тоже не занимать, но воспитан он не на законах отражения. Да и опасность так долго дышала ему в затылок, что превратила природное терпение и осторожность в терпимость и уверенность в разрешении любого конфликта мирным путем.

— Он знает, что я буду работать с вами?

— Мне не надо спрашивать разрешения даже у председателя ВКС, но… он знает. Идем.

И Настя поверила.

Запись выступления Рооба, Грехова и Баренца транслировалась всемирным видеовещанием в течение трех дней через каждые три часа, с тем чтобы ее смогло просмотреть как можно большее количество людей. Подействовало ли это на изменение отношений к приближающемуся Конструктору, не знал пока никто, напряженность в мире сохранялась, конфликты между сторонниками разных религиозных группировок и общественных неформальных объединений продолжали развиваться, фактам злостных хулиганских поступков и асоциального поведения не было видно конца.

К-гости посещали людей все реже и реже, уже не пугая их, как прежде, но и не вызывая особой симпатии. И наконец волна посещений схлынула, породив приступ разочарования у тех, кто надеялся на «лечебную силу» философии вселенского милосердия, проповедником которого выступил Грехов.

— Человека не переделаешь, — грустно заявил по этому поводу Баренц в разговоре с Железовским, — если он сам этого не захочет. Проповеди о силе добра хороши только для подготовленной аудитории, но не для демоса, разделенного границами симпатий и антипатий, раздираемого противоречивыми чувствами и готового провозгласить мессией любого, кто громче крикнет «бей!».

— Ярополк, ты не прав, — так же грустно пророкотал Железовский, во многом утративший за последние сутки твердость каменных черт и неподвижность изваяния. — «Мир бытия — досадно малый штрих среди небытия пространств пустых»[108]. Каждый борется за жизнь как может.

— Понимаешь, я почему-то думал, что мы достигли постулата совершенства, когда каждый заботится о каждом, но на поверку оказалось, что в большинстве случаев каждый заботится о себе.

— Ты не прав, Ярополк, — повторил комиссар-два. — Просто взаимоотношения людей в нашем совершенном социуме сложнее, чем мы представляли, и только. Человек непредсказуем, и наряду с мужеством, бесстрашием, готовностью к самопожертвованию всегда будут наличествовать ложь, трусость, подлость и предательство, в преодолении которых только и есть смысл существования человека.

Ратибор, дежуривший в зале контроля, одним ухом прислушивался к разговору, а вторым ловил переговоры погранпатрулей, сопровождавших Конструктора. Его волновала одна мысль: где Настя? «Домовой» ее местоположения не знал, и Ратибор потерял девушку из виду с того самого вечера, когда не застал ее дома. На сердце легла тяжесть, усугубляющая общую раздражающую атмосферу психологического дискомфорта, вызванного слепым упрямством Конструктора, который не желал менять курс, несмотря на все предупреждения.

Куда она запропастилась? И почему хотя бы не позвонила?..

— Знаешь, меня в настоящее время больше волнует исчезновение Забавы, — признался Железовский. — Что-то за этим кроется, а что — не могу понять.

Ратибор дернулся так, что кресло, посчитав, что он хочет встать, освободило его из своих объятий. Оба интрасенса посмотрели на него. Ратибор вернул себе самообладание.

— Когда она исчезла?

— Три дня назад, — помолчав, ответил Железовский. — Ты что-то знаешь?

— Ровным счетом ничего. Налицо совпадение: Нас… Анастасия Демидова тоже пропала куда-то три дня назад. Уж не дело ли это рук К-мигрантов?

— Нет, они под контролем и, насколько я знаю, свято соблюдают нейтралитет, — сказал Баренц. — Двое из них постоянно дежурят в первом центре ГО на Земле.

— Интересный факт, — проговорил комиссар-два. — Демидова ведь эфаналитик…

Интрасенсы переглянулись.

— Что ты этим хочешь сказать? — мысленно спросил Баренц.

— Пока ничего, — так же мысленно ответил Аристарх. — Пытаюсь размышлять. Забава что-то затеяла, она не любит проигрывать. Боюсь, придется ждать неприятностей и с этой стороны. Вот что, поищи-ка ты по своему консорг-каналу, не мешая оперативникам ГО, на Земле, да и в Системе тоже, не пропал ли кто-нибудь еще за это время — три дня?

— Понял. — Баренц вышел из зала, бросив взгляд на черную пропасть виома со светящимся роем «планет» Конструктора.

Ратибор, поймавший этот мгновенный пси-разговор, хотел спросить, что имеет в виду Железовский, но передумал.

Полчаса прошло в молчании; тишина в зале нарушалась только редкими зуммерами автоматов и не менее редкими запросами командиров погранпостов. Потом вернулся Баренц.