От глупости и смерти - Харлан Эллисон

– Я все читала, что вы написали! И мне оно жуть до чего нравится! Вот, подпишите мне грудь!

И она, отодвинув край топа с оборками, обнажила гигантскую молочную железу, размером с добрую Латвию. Моя подруга в ужасе перевела взгляд на меня и выпалила:

– Ой, господи! Так ты не шутил?

Я обсуждал это рядовое событие с Крисом, Филом и Бобом на приеме у Джона, и мы стали весело делиться подобными жуткими сценами с участием фанатов.

Крис Невилл поведал нам о требовательном юном фанате, который пришел выразить почтение своему кумиру. В итоге он поселился на газоне перед домом Криса и Ли, так что им пришлось обращаться в органы по делам несовершеннолетних.

Боб рассказал весьма своеобразную историю о том, как однажды получил с почтой поздравительную открытку ко дню рождения, к которой был прицеплен какой-то зеленый камешек. Боб бросил открытку вместе с камешком в ящик с прочим барахлом, а через несколько лет, когда содержимое ящика переслали в один университетский архив, сохранявший бумаги знаменитых писателей, Бобу позвонил куратор, который посоветовал отдать камень на оценку. Он был оценен в семь тысяч долларов.

В тот день, когда я сел писать эту статью, 6 июня 1984 года, мне, кроме упомянутой выше открытки от Эпштейна и сотен других почтовых чудес, пришло письмо от некоего Лероя Джонса из Филадельфии. Его просьба отличалась от сотен похожих, полученных мною за год. Я привожу ее точно по лежащей передо мной нацарапанной записке:

–

Дорогой мистер Эллисон!

Я собираю цитаты от работ авторов (sic!). Не могли бы вы написать пару десятков цитат от вашей работы на приложенных открытках. Мне только 16 лет, и я поэтому не очень много вас читал. Не знаю, понравятся ли мне все ваши книги, но знаю, что вы сделали кино на Оскар, и я его видел. Мне нужны цитаты.

С благодарностью – Лерой.

–

Когда я увидел эту записку с ее небрежной наглостью и совершенно искренней грубостью, с полным отсутствием понимания, чего стоит время писателя, я подумал: «Не может быть, что я один ежедневно получаю письма от таких психов».

Я вспомнил разговор с Крисом, Филом и Бобом, составил письмо, отксерил его и послал восьмидесяти пяти своим знакомым писателям и художникам. Письмо это было наглостью именно того рода, который я больше всего терпеть не могу, и потому я постарался совершенно ясно показать, что это всего лишь шутка, розыгрыш, забава, и если послание хоть как-то помешает получателю писать, на него просто не надо обращать внимания.

В письме говорилось следующее:

–

Товарищи по несчастью!

Обращаюсь к вам с незначительной просьбой. Если вам удобно – ответьте. Если вы заняты – считайте, что я ничего не просил. Это просто небольшое одолжение, и, если оно хоть чем-то вам помешает, усмехнитесь и выбросьте это письмо. В отсутствии ответа вины не будет. Честное слово.

А просьба вот какая.

Ваш и мой друг, этот озорник Эд Брайант, как-то убедил меня стать почетным гостем на «Вестерконе-37» в Портленде (29 июня – 3 июля). Как вы, быть может, знаете, перспектива обнажить душу перед участниками конвента привлекает меня не больше, чем лечение корневых каналов у врача-эндодонта. Но я сказал, что буду, и сдержу обещание. Не переставая улыбаться.

Но для «речи почетного гостя» я бы хотел выбрать тему, которая возникла в ходе шутливого разговора с Филом Фармером, Бобом Блохом и ныне покойным Крисом Невиллом. Мы, стреляные воробьи, трепались за столом на вечеринке у Джона Браннера, и в какой-то момент начали обмениваться жуткими историями о самых странных выходках фанатов за нашу долгую и утомительную профессиональную деятельность.

Жуткие истории Фила я не помню, но их было не меньше полудюжины – о том, как у него отнимали время и покушались на его здравый рассудок злонамеренные или просто сверхзавистливые читатели. Крис рассказал о мальчишке, который поселился у него на газоне. Боб вспомнил, как ему послали открытку с приклеенным камешком, который он забросил в долгий ящик и через много лет, готовя бумаги для университетского архива, отослал вместе с прочей корреспонденцией. Встревоженный куратор перезвонил и сказал ему, что они отдали камешек на оценку, и оказалось, что он стоит семь тысяч!

Что до меня и фанатов, которые никогда со мной не встречались, но почему-то решили, что я гад… Не спрашивайте. Самым худшим был не тот кретин, что зарегистрировал меня в пятидесяти книжных клубах, что заказывал на мое имя товары, которые пришлось вернуть, что подписал меня на десятки журналов от «Тайма» до «Вязания крючком». Худшим был не тот дурак, который ввел мой телефонный номер в компьютерную базу своего колледжа, так что мне шесть-восемь раз в день поступали автоматические звонки, будившие меня в пять утра, срывавшие меня с толчка в полдень, доводившие до бешенства мою секретаршу. Худшим был не тот подонок, что заляпал яйцами мою входную дверь. Худшим был не тот…

Ну, идею вы поняли.

Смысл всего этого в том, что я хочу произнести речь (которую потом можно будет превратить в статью, дабы ее прочли многие фанаты, прячущиеся и поджидающие нас в темноте) настолько насыщенную реальными фактами, настолько наполненную описаниями всевозможных мерзостей, которым мы с вами подвергаемся, поскольку «такова наша профессия», что она, вероятно, сможет отпугнуть некоторых из этих буйных юношей.

Сейчас многие из вас переносят все это стоически. С некоторыми из вас я говорил – вы пожимали плечами, улыбались и отвечали: «А черт с ним». Одна знаменитая леди клянется, что любит каждого фаната, что читает ее книги, и ей искренне наплевать, когда они звонят ей и отрывают от работы над очередным романом. Я ей не верю, но… а черт с ним. Я обращаюсь ко всем остальным, к вам, имевшим тот болезненный опыт, от которого наворачиваются слезы и мутится разум.

Я прошу вас сделать небольшой вклад в виде случившейся с вами истории: выбрать самую невероятную и послать ее мне, как только это будет вам удобно. Кратко или подробно – на ваш выбор. Если не хотите, чтобы упоминалось ваше имя – ладно. Неохотно, но исправно выполню это ваше желание, хотя упоминание знаменитого имени, конечно, усилило бы эффект. Но только скажите – и я не нарушу тайну вашей личности.

Я лишь прошу взять лист и черкнуть на нем историю.

Это никакой не долг по отношению ко мне; это не принесет ни пенни вам в карман, но может случайно окупиться, избавив от очередного психа,