Андрей Дмитрук - Морская пена

Он тщательно раскурил трубку, отвернулся и, не оглядываясь, побежал вверх по осыпи. Нелепый, тощий, голенастый, в расхристанном тулупе с мотающимися полами. Взобравшись с неожиданной ловкостью на ее вершину, сутулым силуэтом мелькнул на фоне холодной синевы, в свете двух дисков Солнца и серебристой звезды, которая была уже не меньше Солнца. Исчез.

Постояв еще немного, архитектор зарылся лицом в цветы, жадно втягивая ноздрями горьковатый, почти воображаемый запах лепестков. Разгадка чудилась совсем рядом, но в руки не шла. А может быть, он просто боялся принять разгадку?

О, эта вечная борьба с собственным здравомыслием!

Хлестнул по натянутым нервам оглушительный треск. Из-за свинцового, морщинистого утеса выплыла тройка пузатых черных "стрекоз". Одна из них отделилась от строя и как-то боком со страшной быстротой понеслась на Вирайю. Мгновенно оглохший, исхлестанный пыльным ураганом от винтов, он увидел совсем близко крылатый каравай на брюхе машины, стертый протектор одного из колес и - в прозрачном синем пузыре кабины - каски Вестников...

Ожили вековые, выцветшие кадры, показанные Савитри: прямо в лицо Вирайи смотрел круглый черный глаз пулемета. Выронив букет, архитектор побежал, споткнулся, ободранными ладонями обнял валун... Ему показалось, что за спинами Вестников мелькнуло лицо знакомого старика-иерофанта, злое и растерянное, его алый плащ.

"Стрекоза", взяв крен на другой борт, чуть ли не хвостом вперед унеслась от Вирайи. Две других уже скрылись за срезом осыпи.

Дрожащими руками подобрал он цветы. Сердце отчаянно колотилось, перед глазами плясали черные пятна, словно дефекты пленки. Брезгливо содрал он с букета бурый от пыли жгут...

Ему было трудно держаться на ногах,- и все-таки он торжествовал. Карабкался по качающимся глыбам, смеясь и прижимая к груди охапку цветов.

Больше не существовало ни загадок, ни сомнений, ни бередящих душу вопросов. Воцарилась звонкая ясность. Солнечная, словно вершины этих великолепных гор - изгаженных, изгрызенных железными кротами, залитых кровью тысяч рабов во имя сохранения жизни... Чьей? Горы великие, чьей?!

Он смеялся и плакал, поднимаясь, и утирал слезы обшлагом орденской рубахи. Теперь Вирайе хотелось только одного: чтобы скорее подошла к земле белая, праведная, разящая звезда и одним ударом уничтожила всю копошащуюся человеческую слизь...

XI

Свалить дерево и разрезать его на кругляши оказалось делом не слишком сложным. Помогали коротконосые. Самым сметливым из них, мужу Уму и его приятелю, Шаршу вручил стальную пилу. Зато выдалбливание колод, чтобы сделать пасеку, заняло несколько дней.

Будучи опытным врачом и человеком воли, Шаршу быстро понял, что спирт, подогретый в песке, это безумие и скорая смерть. Солдаты поста были обречены все до единого. Рыхлые сердца с трудом перекачивали отравленную кровь, второй офицер вообще не бывал трезвым, радист по ночам гонялся у себя в комнате за воображаемыми мохнатыми человечками.

Работа, вернувшая Шаршу бодрость, нашлась в деревне за болотами, у границы сектора. Избавив от смерти сына Уму, укушенного водяной змеей, он не удержался и приехал на следующий день проведать пациента.

Посещая деревню, Шаршу не мог не поразиться фантастическому невежеству ее жителей. Они не знали гончарного круга, не умели выделывать кожу, им не приходило в голову построить землянку хотя бы в человеческий рост, навесить дверь, вырыть погреб или колодец.

Добровольно взятые обязанности покровителя отвлекли Шаршу от тяжелых мыслей, придали смысл однообразному существованию. А сколько было веселых минут! Он жалел, что умеет так мало. Любой агроном или металлург мигом перевернул бы всю жизнь этого народца. Однако Шаршу все-таки сумел сделать примитивный плуг, собственноручно вспахал участок земли возле реки. (Мешок зерна для первого посева Шаршу заказал в штабе сектора, объяснив дежурному офицеру, что проросшая пшеница - отличное лекарство от резей в желудке.) Потом Шаршу выучил племя плести рыбачьи сети из пальмового луба, класть печи для обжига посуды, обрабатывать раны и вскрывать нарывы, вымачивать кожи...

Шаршу понимал, что контакт с коротконосыми мог стоить ему новой встречи со следователями Внутреннего Круга; а если Орден узнает, что ссыльный врач нарушил закон о нераспространении знаний Избранных,- встреча могла окончиться трагически. Но слишком страшна была монотонность будней...

Обнаружив в роще несколько пчелиных роев, Шаршу увлекся идеей создать пасеку.

Близился закат. Пузыри на ладонях Шаршу полопались, нестерпимо саднили от грязи и пота. Наконец он передал инструменты своим помощникам и направился к ручью. За его спиной радостно залопотали голоса, сорвались с места десятки босых ног. Он представил себе, как все окружат колоду, будут совать носы под самый молоток, а Кси-Су, муж Уму, безобразно важничая и кривляясь, нанесет удар по собственным вальцам...

Густая роща переходила в щетину тростников, а та - в мутно-желтую речную гладь. В устье ручья, среди песчаных наносов, вода была холоднее и чище, чем в реке. Шаршу с наслаждением зачерпнул руками влагу, окатил голову...

- Устал? - участливо спросили сзади.

Он обернулся. Начальник поста смотрел на него с веселым любопытством, слегка склонив к плечу бульдожью голову,- эта манера придавала ему еще больше сходства со старым, опухшим от безделья псом. Из-за его спины скалился лопоухий, редкозубый водитель в рыжих веснушках - нынешний дружок Урука. Должно быть, машину загнали в рощу и долго ждали, пока Шаршу покинет поляну. Незыблема этика Священной Расы. Нельзя унизить Избранного на глазах у коротконосых. Даже если Избранный преступник, которого завтра же отправят на суд и расправу к адепту Ордена, начальнику сектора.

Усилием воли Шаршу подавил смятение. Вот и все. Солнцу больше не суждено было подняться для него из-за горизонта. Он медленно встал и утер лицо от воды.

Белесые глаза Урука, как бы выдавленные из глазниц внутренним напором плоти, сползли с лица Шаршу.

- Очень хороша от резей в желудке... - Начальник поста махнул рукой в сторону нежно-зеленой полосы пшеницы. Голос у него был какой-то дикий, с моментальными переходами от визга к утробному басу.- Что же ты молчишь?

Не дождавшись ответа, Урук мотнул щеками в сторону леса:

- Иди!

Загребая ногами песок, Шаршу двинулся в указанном направлении.

- А мы-то думали, где это он пропадает целыми днями, - мычал Урук, - а он, оказывается, вот оно что! Школу открыл для ублюдков, ему Избранные не компания!

Ненависть солдафона, ассенизатора Империи, к человеку утонченной жизни и чистого труда, ненависть твари, знающей только убогие плотские желания, к натуре развитой кипела в издевательском тоне Урука.