Людмила Свешникова - Лиловая собака (сборник)

Гул затихал, «звери» успокаивались в берлогах. Нет, они выбрались из берлог, из небытия, на которое их безжалостно обрекли люди. Остались только звон дождевых капель и глухой перестук земли, осыпающейся с веток.

— Смотрите, смотрите! — воскликнул шофёр. — Вон там… в посёлке горит!

Иванов увидел: в отдалении на низких тучах дрожит багровый отблеск.

Они пошли, и зарево всё яснее проступало над верхушками деревьев.

Горел павильон «Кафе-столовой». Огонь гудел внутри помещения, от жара со звоном лопались стёкла. Рядом тлел покосившийся столб — чёрной паутиной свисали с него обгоревшие провода. На расстоянии от пожара стояла толпа людей. Иванов подошёл ближе, и сердце у него сжалось: насквозь промокшие люди в молчаливом оцепенении смотрели на огонь. Должно быть, они сбежались сюда, чтобы быть вместе, страшась мрака и неожиданной опасности.

Иванов тронул за локоть ближнего к нему парня:

— Почему не тушите?!

— Замкнуло. Сразу и занялось.

Пламя отражалось в воде. Она плескалась вокруг павильона, уже ясно обозначив берега засыпанного озера.

Иванова заметили, толпа зашевелилась, навзрыд заплакала девушка в изорванном платье, с длинной царапиной на щеке. Иванов с трудом узнал буфетчицу из «Кафе-столовой». Люди возбуждённо заговорили:

— Чуть не свихнулись… Спим себе, а они и полезли из пола…

— Общаги наши тю-тю…

— Как ещё успели выскочить…

— Треснули домишки, как арбузики…

— Все?! — холодея спросил Иванов.

— Нет. Семейные как по заказу уцелели. Так, немного покоробило… Кому хорошо досталось, там отлёживаются.

— Убитых нет?!

— Вроде без покойничков обошлось, а вещички там остались… Медпункт вроде на шампур надело, медичку по канату спускали — вопила, что тебе пожарная сирена! Сейчас в четвёртом доме первую помощь оказывает.

— Поясните, начальник, с чего бы такое стихийное бедствие? Нарочно кто навредил?

— Я знаю не больше вашего, — сказал Иванов.

«…Нет, я знаю, — подумал он, — я знаю, что это таинство, совершившееся во время первого весеннего дождя, так же закономерно, как наказание зла! Но как объяснишь людям, потерявшим крышу над головой, испуганным и пострадавшим?..»

— Товарищи, — постарался он говорить громче, с трудом шевеля распухшими губами, — товарищи, размещайтесь в уцелевшем жильё, отдохните, а в шесть утра сбор на этом месте.

Иванов заторопился к своему дому. Улицы больше не было — тёмные стволы и влажный шелест высоких вершин.

Дверь на терраску открывалась наружу — её заслонило ветвистое деревце со стволом, раздваивающимся в форме римской цифры пять. Иванов постучал в окно. За стеклом метнулось белое лицо жены, окно распахнулось, и она зашептала:

— Мы должны немедленно уехать! Не останусь здесь ни минуты! Какой ужас… Ты ранен?!

Иванов влез в окно:

— Наташка спит? Дай умыться.

— Я уеду, слышишь?! И сруби дерево — нельзя открыть дверь!

— Не бойся, я вспомнил: наш дом стоит на поляне, соседние — на опушке. Дерево? Потом. Сюда идут люди, постели что-нибудь на полу в этой комнате.

Стараясь не задевать разбитые губы, он ополоснул лицо и опять вылез в окно. Жена что-то отчаянно шептала вслед, Иванов не оглянулся, шагнув под утихающий дождь в сумрак кустов и деревьев.

Да, это походило на землетрясение. Сборные щитовые домики развалились, стены лежали на земле, часть крыш повисла на толстых суках. Продовольственный ларёк встал на попа. Из него высыпались мешки крупы и сахара, вперемешку с разбитыми бутылками валялись розовые палки колбас. Под зонтиком на ящике сидела продавщица, несмотря на бедствие, охраняла свой товар. Увидев Иванова, она обрадовалась:

— Ой как хорошо, что пришли! Акт составлять надобно, три ящика портвейна разбилось…

— Будет акт, — пообещал Иванов, — утром…

Он пошёл по посёлку, прикидывая, что можно восстановить в первую очередь. Дождь кончился, небо было высоким и чистым, занимался розовый рассвет. Ветер, спустившись с древесных вершин, лениво перекатывался по траве, стряхивая со стеблей светлые капли. Ворковала прибывающая в озере вода, а на помощь к ней с берегов тянулись тонкие дождевые ручейки, обломками кораблекрушения всплыли обгорелые останки «Кафе-столовой». Деревья, разрушители человеческого жилья, замерли в сонном покое, словно отдыхали после мук второго своего рождения. Иванов не испытывал к разрушителям ненависти, понимая их правоту и страшась, что сюда опять может прибыть мехколонна…

В шесть утра народ собрался возле озера. Досталось многим: лица и руки вымазаны по ссадинам зелёнкой, белеют марлевые повязки, все словно постарели за ночь, и короткий отдых не стёр с лиц угрюмой усталости. Мужчины молча курили, ожидая, что скажет Иванов.

— Обстановка такая, мужики, — начал он, всматриваясь в лица собравшихся людей. — Дороги нет, разрушена дорога, просёлок ещё осенью разбили — на тракторе не проедешь. Связи, сами понимаете, пока тоже нет. Есть запас продуктов. Что произошло? Произошло небывалое, уничтоженная роща восстановилась. Почему, не знаю, но знаю: теперь всё на своих местах…

— Кроме наших домов! — крикнул кто-то.

— Да, кроме домов, — согласился Иванов. — Что будем делать — решайте сами.

…Он понимал, что не имеет права приказывать, всё зависит от этих людей, переживших страшную ночь. Оставалась надежда: человек привыкает к месту. И даже перебравшись в другое, более удобное, всегда хранит в душе частицу сожаления по оставленному, потому что нет на земле места, не подарившего крупицы радости… Уйдут ли отсюда люди? Может, уйдут. Он тоже уйдёт, если повторится преступление…

Двухметровый парень, бригадир бетонщиков, раздвинул локтями толпу и, неожиданно злобно выкатив глаза, заорал:

— Я эту живопись в гробу видел! Чо ждать, пока прихлопнет, как муху?! В город уйду, пешком уйду!

За массивность фигуры бетонщика беззлобно прозвали Мелким. Работал соответственно своей силе, и фотография его, на которой он был непривычно причёсан и наряжен в галстук, бессменно выгорала на Доске почёта.

— Уйдём, уйдём! — поддержали Мелкого голоса. Толпа разделилась на две группы, заспорила, зашумела, забыв о присутствии Иванова.

— Тихо-тихо, мужики! — вскинул вверх руки чернявый парень (его кран сегодня собирались перебросить на заводскую площадку). — Кончай базарить! Я так думаю, пока суд да дело, переставить несколько общаг на свободные места. Берусь таскать на общественных началах. А ты иди, иди! — обратился он к Мелкому. — Погляжу, как пехом двести кэмэ протопаешь! Пару сапог возьми…

В толпе засмеялись и закричали:

— Правильно!