Людмила Свешникова - Лиловая собака (сборник)

«Веселее? Сколько лет пройдёт, пока саженцы превратятся в деревья, пока подарят тень. Мы с женой к тому времени будем стариками, а Наташка — взрослой женщиной», — подумал он.

Зима нарядила крыши домиков в пушистые шапки, прикрыла белыми покровами немилосердно израненную землю, завалила пустые палисадники глубокими снегами.

Наташка с соседскими ребятишками целыми днями пропадала на ледяной горке, а к Новому году отец привёз ей из города ёлочку. Деревце поставили в середине комнаты, обвешали блестящими игрушками, обвили серебряными нитями. Несколько дней она радовала пушистой зеленью, смолистым ароматом. Скоро хвоя стала блекнуть, осыпаться на пол, ёлку выбросили из дома. Она стояла в сугробе с жалко голыми ветками в прилипших клочках разноцветной фольги.

В тот летний день, когда Иванов приезжал на место будущей застройки, около зарослей дикой малины стояли две высокие ели, нижние их колючие лапы прикасались к траве, золотистые шишки светились сквозь тёмную хвою.

Однажды ночью Иванову почудилось: за окнами шелестят под ветром деревья, а в доме пахнет, как на лесной поляне, мёдом, мятой и земляникой. Он встал и отдёрнул оконную штору. По стёклам шуршал снег — поднималась метель.

В эту ночь он заново вспомнил то, что произошло здесь прошлым летом. Тяжело падали спиленные деревья. Трактора тянули тросы, запутанные на толстых пнях, выдёргивали их из земли, похожих на многоруких лесных чудищ… Стальные гусеницы с хрустом подминали кусты и хрупкий орешник. Как тогда метались белки и с криками вились птицы над раздавленными гнёздами!

Весь следующий день у Иванова было плохое настроение, накричал из-за какой-то ерунды на подчинённых, испытав потом мучительный стыд.

Наступила весна, с крыш стандартных домиков повисли прозрачные бороды сосулек, ледяная ребячья горка осела грязным сугробом, превратилась в лужицу. По улицам посёлка зазвенели ручьи, сливаясь, заполнили снеговой водой ямки на не застроенных ещё местах, стекли в кювет вдоль асфальтовой дороги. Пригрело солнце, и поднялась на рыхлой земле зелёными стрелками густая трава.

Из питомника привезли саженцы, рассадили по пустым палисадникам, привязав для сохранности от ветра к длинным кольям.

Возвращаясь со строительной площадки завода, Иванов каждый раз останавливался около хрупких прутиков и трогал пальцем бугорки распускающихся почек. Из пяти саженцев принялось три, и опять ему думалось, что нужно очень много времени, пока превратятся они в настоящие деревья.

— В июле уедем с Наташкой в город к бабушке, — говорила жена. — Сам подумай, что здесь делать летом!

Жарким майским днём Иванов вдвоём с шофёром отправился в город: база не выдавала фондовые электроды, простаивали сварщики. Он сам решил крупно поговорить с руководством этой базы.

В городе пришлось пробыть целый день, в обратный путь выехали к вечеру. В дороге начался первый весенний дождь, и шофёр сказал, что это очень хорошо для урожая. До армии парень жил в деревне и хорошо понимал, что нужно для урожая.

Под монотонный стук дождинок Иванов было задремал и проснулся от сильного толчка, визга тормозов и скрежета рвущегося металла. Он сильно ударился лицом о панель в машине. Рот сразу наполнился кровью, сплюнув за опущенное стекло, он крепко зажал платком разбитые губы.

— Живы, начальник? — испуганно спросил шофёр и вытянул из аптечки бинт. — Смотрите, смотрите, чего устроили!

В дождливой мгле перед машиной стояло высокое дерево. На стволе белела глубокая ссадина. Дерево подрагивало ветками, словно кошка, отряхивающаяся от дождевых капель, асфальт у подножия был раздроблен на мелкие куски.

— Надо же, хулиганство какое! Воткнули… Чуть успел отвернуть, а то бы в лоб долбанулись. Дорога знакомая, на ближнем шёл! Подвеска, точно, к чертям полетела и крыло! — Шофёр повернул ключ зажигания и включил дальний свет. Фары высветили второе дерево —- чуть дальше. У него мелко дрожали руки:

— Объезжать?

— Объезжай.

Он резко крутанул руль вправо. Колёса соскользнули с асфальта, завизжали, пробуксовывая на раскисшей обочине.

— Сел, — виновато сказал он, — капитально сел!

— Глуши, — приказал Иванов. — Пойду пешком, а ты старайся выбраться…

Они вышли из машины и услышали непонятный гул. Он словно перекатывался волнами, то нарастая, то стихая. Где-то рядом в темноте чавкало тяжело и мокро, будто большие звери ворочались в затопленных берлогах. Шофёр бестолково топтался у машины, со страхом озираясь по сторонам. Иванову стало жаль его:

— Запирай машину, идём со мной.

Они шагнули за дорогу, как в ночную реку, и темнота оказалась заполненной мокрыми кустами. Утром у дороги ничего не было, кроме травы и ошмётков закаменелого гудрона.

Ветки больно захлестали по лицу, цеплялись за одежду, ноги сразу глубоко увязли в грязи. Шофёр продирался следом за Ивановым, что-то бормоча. Почва под их ногами колыхнулась, вдруг вспучиваясь лохматым бугром, он потянулся вверх, обретая очертания дерева. Шевелящиеся, как удавы, показались корни и сразу же ушли в землю: дерево устраивалось поудобнее…

Иванова и шофёра далеко отбросило друг от друга. Поднявшись, Иванов окликнул парня. Тот лежал в кустах, скорчившись и закрыв голову руками.

— Держись! — Он помог ему подняться. — Нужно идти.

Они опять пошли, стараясь учащать шаги. Иванову тревожно думалось о жене и Наташке, о жителях посёлка. Что с ними? Он не сомневался, что в посёлке происходит то же, что и здесь, непонятное и страшное, и нужно очень спешить. Кожу лица стянуло подсыхающей кровью, в голове пульсировала боль, подташнивало, а во рту была солёная сухость. Он быстро устал, приостановился и поймал губами ветку, напитанную влагой. Рот освежила душистая горечь черёмухового дерева.

Глаза привыкли к темноте, в ней проступил светлый ствол берёзы, и он привалился к нему спиной. Шофёр же испуганно отшатнулся, потом осторожно провёл ладонью по коре.

— Надо же, как настоящая! Откуда это?

…Откуда это? Наверное, такое чудо сродни возникающей из мёртвого праха прошлогодних листьев нежной белизне ландышей, сродни виноградной лозе, рождающей на каменистой, иссушенной солнцем почве сладость сочных ягод, сродни всем земным плодам, старательно вобравшим в себя солнечные соки, чтобы подарить людям…

— Землетрясение не землетрясение! — сказал шофёр. — Вот раз в нашей воинской части…

Он прислонился плечом к Иванову: ему нужно было сейчас ощущать рядом человека и говорить — всё равно о чём, лишь бы не было так жутко.

Гул затихал, «звери» успокаивались в берлогах. Нет, они выбрались из берлог, из небытия, на которое их безжалостно обрекли люди. Остались только звон дождевых капель и глухой перестук земли, осыпающейся с веток.