Майкл Фрейн - Оловянные солдатики (роман)

— Надеюсь, вас не пугает тет-а-тет с местной блудницей?

— Это кто же такая?

— Я, дружище.

— Вы?

— После той вечеринки этого уже не скроешь.

— А-а! Да, то есть, гм…

— Не стесняйтесь в выражениях, мальчик. Я ведь в сущности местная мессалина.

— Ага. Понятно.

Голдвассер сделал попытку словно невзначай откинуться на спинку кресла. Всякий раз как Ребус кашляла, пепел с ее сигареты интимно садился к нему на колени.

— Во всяком случае, нам надо держаться друг дружки.

— Кому?

— Нам с вами.

— А-а. Да, пожалуй.

— Одного поля ягоды.

— Что?

— Два сапога — пара, старина.

— Ага.

Голдвассер не совсем понимал, на что она намекает. О том, как Голдвассер оскорбил миссис Плашков, в институте знали все, кроме самого Голдвассера. Тактично щадя его самолюбие, никто ему об этом даже не намекнул.

— Вообще как-то смешно, старик, — сказала Ребус, задрав ногу на подлокотник голдвассерова кресла, так что ее колено пришлось вровень с его лицом, — мы ведь никогда не объединяли своих усилий.

— Гм.

— Вам не кажется, что это просто чертовски странно?

— Ну… Да… То есть…

Голдвассеру все труднее и труднее было не замечать, что над коленкой у Ребус спустились две петли чулка и что белье у нее апельсинового цвета. Ему не хотелось несправедливо осуждать кого бы то ни было, но он не мог не припомнить, как Ребус висла на Чиддингфолде. Он старался подавить недостойный мужчины страх.

— Надеюсь, вы не возражаете, что я с вами так разговариваю? — спросила Ребус.

— Нет.

— Вы же меня знаете. Я всегда называю вещи их погаными именами.

— Да.

— И в конце концов у нас с вами действительно много общего.

— Да?

— А разве нет?

— Неужели?

Голдвассера гипнотизировали крохотные белые кружочки на колене у Ребус — все новые и новые появлялись по мере того, как под самым его носом хлопья горячего пепла от сигареты прожигали нейлоновый чулок. Голдвассер понял, каково же приходится кролику под взглядом удава. Внезапно у Голдвассера появилось предчувствие, что через секунду–другую Ребус набросится на него, как на Чиддингфолда, запоет скабрезную песенку и повалит на пол. С трудом оторвав глаза от ее коленки, он поспешно вскочил и стал озираться по сторонам, ища предлога для бегства.

«Боже всемогущий! — подумала Ребус, испытывая главным образом прилив ужаса, — этот громадный буйный зверь сейчас набросится на меня прямо тут же».

Мгновенно ее одолел затяжной приступ кашля. «Психосоматический», подумала она, а недокуренный гвоздик выскочил у не изо рта и свалился в корзину для бумаг. Ребус и Голдвассер еще вываливали на пол содержимое корзины в поисках горящего окурка, когда вошел Ноббс с папкой под мышкой.

— Если только я не помешал вашей личной жизни, брат, сказал он Голдвассеру, — вы, может, сообщите, когда вы намерены и намерены ли вообще принять решение насчет папки «Парализованная девушка еще будет плясать».

— Сейчас же! — воскликнул Голдвассер. — Не уходите, Ноббс. Возьмите себе стул, Ноббс.

Позднее Голдвассер почувствовал, что заблуждался как дурак относительно всего эпизода, и убедился, что Ребус имела в виду лишь дружескую беседу. Он отправился к ней в лабораторию налаживать отношения, но не застал на месте. Скользя взглядом по предметам, разбросанным в ужасном беспорядке, дабы убедиться, что Ребус не затерялась среди всего этого хлама, он заметил на пульте отдельской вычислительной машины «Эджекс-IV» поздравительную открытку, размалеванную херувимами, колоколами и позолотой. На открытке было написано:

Моему родному крошке Эджексу.

Иногда ты бываешь гадким мальчишкой, но я все прощаю, потому что сегодня тебе исполнился ровно год. Очень люблю, крепко целую.

Впоследствии ни Ребус, ни Голдвассер даже не заикались ни об одном из этих случаев.

17

Роман о Лизбет и Хоуарде Роу сунул в долгий ящик, собираясь поднатаскаться в этом деле по специально купленной «Энциклопедии сексуальных извращений». А тем временем он начал работу над бесхитростным комическим романом «Выбирай хахаля себе под стать».[3]

— В сущности, ничего особенного, — сказал он однажды Голдвассеру, когда тот заскочил среди дня узнать, как идут дела. — Просто, в общем, ну, о совершенно заурядных парнях.

— Как мы с вами? — спросил Голдвассер.

— Вот именно. В них нет ничего выдающегося. Их четверо, они только пьют вино и добиваются милостей совершенно заурядной девушки. Ее зовут Энни Булка.

— А их? Грэм Стендиш, Патрик Мелхиш, Дик Корниш и Джим Парриш?

— Нет… Патрик Корниш, Джим Стендиш, Дик Парриш и Грэм Мелхиш. Хотите взглянуть?

— Надо понимать, роман уже закончен?

— Нет. Пока готова только первая сцена совращения. Я решил: напишу-ка сначала все сцены совращения, а потом уже вставлю остальное.

— Это остроумно.

— Во всяком случае, здесь у меня Грэм Корниш… то есть нет, Патрик Парриш приводит Энни в свою однокомнатную квартирку. Надеюсь, вы разберете черновики. Я к тому, что вам вовсе не обязательно маяться, если в не хотите.

— Конечно.

— Но если вам действительно интересно…

— Ну да.

— Тогда скажите, что вы об этом думаете.

Голдвассер взял рукопись и прочитал:

«Грэм издал звук, поразительно похожий на фырканье воды, текущей из какого-то особенно капризного крана. Энни звук этот не очень-то понравился. Он напомнил ей фырканье газовой колонки в ванной родительского дома. Нет уж, увольте, именно сейчас такое воспоминание ей ни к чему. Они притворилась, будто ничего не слышит.

— Бог мой, — сказал Грэм, — нельзя, чтобы такие девушки, как ты, гуляли на свободе. Право же, нельзя. Ты соглашаешься прийти к хахалю домой, а потом напускаешь на себя вид недотроги, а бедный хахаль или ухажер, в данном случае твой покорный слуга, томится, высунув язык.

— А что здесь плохого? — спросила Энни, садясь на тахту подальше от Грэма, но не так далеко, чтобы показаться жеманницей.

— Что здесь плохого? — взвыл Грэм. — Язык простужу, вот что плохого, юная леди.

Энни невольно залилась колокольчиком. Она решила, что у Грэма определенно есть чувство юмора, пусть даже сам Грэм «не такой юноша, которого можно пригласить домой и представить родителям», и сейчас он скорее всего ляпнет что-нибудь неудобоваримое, вроде: «Сделай так, чтобы мне было хорошо, детка». Она заметила, что чужая рука уже крадется мышонком по дивану к ее правой коленке. Энни перехватила эту руку, собираясь отбросить врага со своей территории, и обнаружила, что, пока ее внимание было отвлечено диверсией, Дик успел поработать сверхурочно — другой рукой обвил ее плечи. Чувствовать у себя на плече руку Грэма определенно приятно, решила она.