Паоло Бачигалупи - Заводная и другие (сборник)

Чайя уже готова возразить, но передумывает и замолкает. Джайди ждет, пока жена возьмет себя в руки.

– Да, ты прав. Никто не может быть уверен в своей безопасности, – наконец произносит она ровным голосом. – А хотелось бы.

– Можно еще купить амулет на Та Прачане[31] – пользы как от хотений.

– Вообще-то я купила фигурку Пхра Себа, только ты ее не носишь.

– Суеверие это все. Если что-то со мной произойдет, значит, камма такая, и никакой талисман ее не изменит.

– Тебе трудно носить амулет? Мне было бы спокойней.

Джайди хочет посмеяться над предрассудками жены, но видит, что она нисколько не шутит, и потому обещает:

– Хорошо. Раз тебе так спокойней, буду носить Пхра Себа.

Из спален доносится мокрый кашель. Джайди замирает. Чайя поворачивает голову на звук.

– Сурат.

– Ты показывала его Ратане?

– Не ее это дело – лечить детей. У Ратаны есть занятия поважней – она гены взламывает.

– Так показывала или нет?

– Говорит, «не прогрессирует». Можно не волноваться, – облегченно вздыхает Чайя.

Он тоже рад, но вида не подает.

– Хорошо.

Снова слышен кашель, и Джайди вспоминает умершего Нама, но усилием воли прогоняет подступившую грусть.

Чайя касается пальцами его подбородка, заставляет посмотреть ей в глаза и спрашивает с улыбкой:

– Так отчего же благородный воин, защитник Крунг Тхепа так пропах дымом и почему так собой горд?

– Завтра узнаешь из печатных листков.

Она недовольно поджимает губы.

– Я беспокоюсь за тебя. Очень беспокоюсь.

– Это потому, что ты переживаешь из-за всего подряд. Не надо так тревожиться. Тяжелую артиллерию против меня больше не пускают – в прошлый раз им это вышло боком. О том случае написали в каждой газете и в каждой печатном листке. Меня поддержала сама досточтимейшая королева, и теперь они держатся подальше – по крайней мере уважение к ее величеству еще не потеряли.

– Тебе очень повезло, что ей вообще разрешили узнать о той истории.

– Даже этот хийя, защитник королевы не может закрыть ей глаза на все, что происходит вокруг.

Чайя испуганно застывает на месте.

– Джайди, прошу тебя, потише. У Сомдета Чаопрайи повсюду уши.

– Видишь, до чего дошло: защитник думает только о том, как бы захватить внутренние апартаменты Большого дворца, министр торговли вступает в тайный сговор с фарангами, хочет загубить коммерцию и отменить карантин, а мы все сидим по углам да шепчемся. Я рад, что навестил сегодня якорные площадки. Видела бы ты, как эти таможенники гребут деньги лопатой: стоят себе в сторонке и пропускают в страну все подряд. У них под носом в любой склянке может быть новая мутация цибискоза, а они только карманы пошире оттопыривают. Мне иногда кажется, что мы живем в последние дни Аютии[32].

– Как драматично.

– История идет по кругу. Аютию тоже никто не защищал.

– Так что – ты, выходит, в прошлой жизни был жителем Банг Раджана? Сдерживаешь нашествие фарангов, сражаешься до последнего человека? Вроде того?

– Они хотя бы боролись! А ты бы на чью сторону встала – крестьян, которые месяц отбивались от бирманских войск, или министров, которые бросили город на разграбление? Будь я умнее, навещал бы якорные стоянки каждый вечер и учил бы Аккарата и фарангов уму-разуму. Знали бы, что кто-то еще сражается за Крунг Тхеп.

Джайди думает: сейчас Чайя снова попросит его замолчать, остыть, но она долго молчит и наконец спрашивает:

– Думаешь, мы всегда перерождаемся здесь, в одном и том же месте? Нам обязательно переживать все снова и снова?

– Не знаю. Странный вопрос. Я бы ожидал такого от Каньи.

– Надо бы и ей амулет подарить. Может, улыбаться станет хоть иногда. Суровая она.

– Да, странноватая.

– Я думала, Ратана сделает ей предложение.

Джайди представляет себе Канью рядом с хорошенькой Ратаной, которая, скрыв лицо дыхательной маской, дни и ночи сидит в министерских подземных лабораториях и борется с биологическими угрозами.

– Я в ее жизнь не лезу.

– Ей бы мужчину, стала бы веселее.

– Ну, уж если Ратана не сделает ее счастливой, то у мужчин шансов ноль. Хотя, будь у нее кто-то, он все время ревновал бы к тем парням, которыми Канья у меня командует. А ребята-то симпатичные… – Джайди вытягивает шею и хочет поцеловать Чайю, но та резко отворачивает голову.

– Фу, от тебя еще и виски несет.

– Дым и виски – запах настоящего мужика.

– Иди в кровать, а то еще разбудишь Нивата с Суратом. И маму.

Он подбирается ближе и шепчет прямо в ухо:

– А она бы не возражала против еще одного внука.

Чайя, смеясь, отталкивает его.

– Возразит, если разбудишь.

Джайди гладит ее по бедрам.

– Я тихо.

Чайя с притворным недовольством шлепает Джайди по рукам, он ловит ее ладони и нежно поглаживает обрубки пальцев. Оба вновь делаются серьезными.

– Мы так много уже потеряли. Если не станет еще и тебя, я не переживу.

– Этого не будет. Я же тигр. И далеко не дурак.

– Надеюсь. Очень надеюсь. – Она крепко прижимается к Джайди; в теплых объятиях и взволнованном дыхании тот чувствует искреннюю заботу. Затем Чайя немного откидывает голову и внимательно глядит на Джайди. Тот говорит:

– Со мной все будет в порядке.

Она кивает, но, похоже, совсем не слушает – темные глаза, будто стараясь запомнить, долго, очень долго изучают линию его бровей, улыбку, шрамы, каждую оспинку. Наконец Чайя снова кивает, видимо, своим мыслям, и тревога исчезает с ее лица. Улыбнувшись, она притягивает Джайди поближе, шепчет ему прямо в ухо как настоящая прорицательница: «Ты тигр», – крепко обнимает, и от этого им обоим становится спокойней.

Джайди обнимает ее еще крепче и чуть слышно отвечает:

– Я скучал.

– Пойдем. – Чайя выскальзывает из объятий, ведет его за руку к постели, приподнимает москитную сетку и ныряет под полупрозрачный полог. Джайди слышит, как с шелестом падает одежда, и видит сумрачный силуэт манящей его женщины. – От тебя до сих пор пахнет дымом.

Он откидывает сетку в сторону.

– А виски? Не забывай про запах виски.

5

Солнце, едва выглянув из-за горизонта, заливает Бангкок ослепительным светом. Оно омывает огненными лучами торчащие сломанными ребрами башни эпохи Экспансии и покрытые золотом чеди[33]; играет бликами на высоких сводах Большого дворца, где, изолированная слугами от внешнего мира, живет Дитя-королева; вспыхивает на филигранных орнаментах храма Священного столпа, в котором монахи сутки напролет молят богов укрепить шлюзы и стены городских дамб. Голубое зеркало горячего, как кровь, океана сверкает под раскаленным небом.