Борис Пшеничный - Человек-эхо и еще кто-то (Сборник)

— Постарайся меня понять, — голос взывал к вниманию. Человек ведь состоит из желаний, надежд. Это как бы мера его существования: каковы твои устремления, таков и ты. Высокого хочешь — ты значителен, если же только живот набить — ничтожество. Потому и интересует меня, кто чего ищет. Понимаешь?

Нет, до Марио доходило с трудом. Абстракции всегда вызывали в нем раздражение, он не доверял им, как не доверял упаковочному ящику, не видя что в нем, — там мог быть и мусор. Рассуждать он не любил и не умел, философ из него никудышный.

— А кто мне судья? — спросил он агрессивно. — Кто скажет, чего я стою, если я сам не знаю, чего мне хочется.

— Оставим это, — ушел от ответа голос. — Послушай дальше, мой главный вопрос еще впереди. Знает человек о своих желаниях или не знает — не в этом суть. Они все равно есть, и люди стремятся к ним. Но как? Увидел на яблоне плод, навалился — и сломал дерево… Умница девочка. Надо же, восемь с половиной лет — и так понять! Тебе не хочется ее повидать?

Марио промолчал. Он не мог уловить канву разговора, его смысл и испытывал смутное беспокойство и тревогу.

…машина стояла в гараже, за домом. Пользовались ею редко. За две недели, как его привезли на ранчо, лишь однажды он услышал шум мотора. Выбежал во двор, но опоздал — только пыльный след. «У отца дело в городе, — сказала женщина, ласково посмотрев на него грустными глазами. — Он скоро вернется». После обеда машина снова была в гараже… Марио плотно прикрыл за собой ворота, выждал, пока глаза забудут солнце. Кабина его не интересовала, там никого нет. Таинственное существо жило в железной коробке. Это к нему лазают головой люди и шепотом о чем-то договариваются, Он видел, как открывают капот, и без труда откинул крышку. Пахнуло нагретыми парами бензина, мотор еще не успел остыть…

— Ведь и ты ломал деревья, а, Марио? Вспомни, в детстве. Было, было. Все мальчишки что-нибудь ломают. Но и это не главный мой вопрос… Подожди минутку, что-то передают. Голос отключился, и на несколько секунд установилась пронзительная тишина. Марио подался вперед, всматриваясь в свое отражение. Он не узнал себя: на него смотрело чужое лицо. Воздух дрогнул. — Извини, сообщение из Женевы. Начались переговоры. Тебя это интересует?

— Большая политика не для таких, как я.

— Ну, это ты зря. На то она и большая, что касается всех. Чего стоят все твои желания, если случится что.

— Война что ли?

— Да еще какая! Она сметет всех без разбора — богатых и бедных, счастливых и несчастных, ту же бездомную собаку, о которой ты говорил. В Хиросиме в секунды смело двести тысяч душ. А та бомба просто игрушка по сравнению с теми, что сейчас.

— Тут спорить не о чем. Только от меня ничего не зависит, хоть я из кожи лезь. Разве что в пикете стоять да подписать какую бумажку. Но толку что, не верю я в это. На то есть президент, конгресс, депутаты разные…

— Постой, постой, — перебил его голос. — Теперь я задам свой главный вопрос. Представь, что ты, Марио Герреро, все можешь. Как ты пожелаешь, так и будет. Словом, ты бог, и перед тобой весь этот мир. Что бы ты сделал, как бы распорядился?

Лицо в глубине мрамора поплыло, исказилось, Марио встал, чтобы не видеть его. Отчего такая усталость? Словно кто влез ему в душу и перерыл там все, переворошил, живого места не оставил. Что он ищет, чего ему надо? Звезды, креветки, сломанное дерево, девочка, война и теперь вот бог. Не хотелось ни слушать, ни отвечать.

— Каждый делает, что может, и в ответе за это. С всевышнего и спрос всевышний, а я не бог. И к чему эта игра? Пойду я, устал.

— Мы не играем, Марио. Или это была бы самая дорогая игра. Я не шучу. Час моего времени стоит четверть миллиона. Мы с тобой наговорили на двести тысяч долларов. Слышишь: мы, не я один. Это теперь и твоя цена. Говоришь, от тебя ничего не зависит? Ошибаешься. А если тебе захочется что-то сделать со мной? Взбредет вдруг такое в голову. Внизу, напротив лифта, еще одна дверь. Не заметил? Там склад, валяется всякий хлам, остался после строителей. И среди этого хлама — канистра. Чистейшая серная кислота. Представляешь, что будет, если втащить ее сюда и слегка побрызгать? Мой черепок — это же органика. Вот фонтан будет!

Голос выжидающе замолчал, словно хотел узнать, какое произвел впечатление. Марио отрешенно смотрел на голубое свечение — оно стало ярче. Яйцо полыхало, как небо при полярном сиянии.

Канистра. Причем тут канистра?

…ждали представителя приюта. Приехал Рой. Марио узнал его по голосу. В соседней комнате кто-то, возможно, полицейский, обстоятельно рассказывал, как все произошло, беспрерывно повторяя «надо же». «На девятом участке, отъехать не успели. Надо же! Что у них там стряслось, ума неприложу. Возможно, проводка, замкнуло где. Вспыхнула факелом. Надо же! Вижу — горит,. подъехал — ничего уже нельзя было сделать… Мальчишка вот остался. Надо же!» Открылась дверь. Подошел Рой, присел перед ним на корточки, взял его за плечи, заглядывая в глаза. «Ну, ну, держись, ты же мужчина. Сейчас поедем»…

— Еще секунду, Марио. — Голос, казалось, играл с ним: отпуская, не отпускал, что-то хотел сообщить и не договаривал, требовал серьезности, а сам посмеивался. — Говорят, ты приносишь несчастье, вокруг тебя беда ходит. Ведь наговор это и предрассудок — ты как, считаешь? А теперь иди. До встречи, мой роковой Сын.

Никаких дел в городе у него не было, разве что заплатить за квартиру, в которой он уже неделю не жил, но съезжать окончательно пока не собирался. И вспомнил о ней лишь потому, что почувствовал потребность хоть на несколько часов выбраться из зоны. При всей своей благоустроенности Нью-Беверли оставался клеткой. Само сознание изоляции угнетало. Вид колючей проволоки и охранников у шлагбаума вызывал желание пересечь границу; словно по ту сторону ограждения был другой воздух и дышалось легче. За завтраком он объявил о своем намерении. Сидящие за столом ничего не сказали, только переглянулись. В отличие от Марио они были завалены работой, и проблема свободного времени их, видимо, не волновала. Да и привыкли уже: «святая троица» жила здесь со дня основания филиала. Отправляясь на свою «кухню», Сьюзен — пожелала: не потеряйся, затоскуешь дай знать, развеселим. Марио все еще с трудом понимал многое, что говорилось между ними: какое-то содержание сказанного и несказанного, но заложенного между слов, ускользало от него.

На всякий случай он известил Полковника. Тот посмотрел на него бесстрастным птичьим взглядом:

«Вольному — воля». Этим он давал понять, что никакого разрешения тут не требуется и вообще пора уяснить — здесь Марио сам себе голова. Запрещать ему что-то или как-то ограничивать никто не собирается, разве что посоветовать или порекомендовать. «Когда вас ждать?» — для порядка спросил Полковник.