Ирина Дедюхова - Повелительница снов

Навстречу им шли с дойки злые колхозные доярки. Варя подумала об отступлении огородами, но те, увидев орущую на всю улицу Ткачиху, сами свернули на соседские базы.

Бабушка, больно обхватила Варю, прижала ее к себе и зашлась ревом, уговаривая ее никогда не делать плохо людям, хоть и наперед не знаешь, как сделать этим гадам хорошо, лучше бы стараться не делать им вообще ничего.

"А-а! Плюй, на них! Живи, как знаешь! А они всегда свое у тебя из-под носа вынут! Здесь ты не в мамочку, здесь ты в Тольку пошла! Горькая будет у тебя доля!"

Варю всегда трогал бесслезный плач бабушки. Слезы, по ее признанию, она давно выплакала, поэтому лицо ее кривилось точно так же как и в смехе, но при этом бабушка издавала тоненький, почти детский визг. От бабкиной кофты пахло потом и свежесбитым маслом. Соседи со дворов попрятались от них за штакетник, и вокруг только деловито копались в пыли грязные хуторские куры.

Вечеря прошла скомкано, в печали. Дед только вздыхал, бабушка поджимала и без того узкие губы. Парного молока с хлебом — обычной их вечерней пищи не было, поели творога с кислой сметаной. Сахарком бы сдобрить, да хуторской продавец отказался обслуживать ведьминых родственников, хотя бабушка и посылала в магазин всеми уважаемого деда. Поев, дед, не сказав ни слова, пошел на свою огромную кровать, застеленную богатым малиновым бархатным знаменем с золотым шитьем. Старший их зять работал завхозом в районном совете профсоюзов и снабжал всех родственников по праздникам переходящими знаменами. Благодаря его беззаветному труду, все знамена района постепенно переходили на мощные кровати Вариных родственников.

Варька удивлялась, почему на вечерю не позвали приезжих, почему ее бабушка не гонит спать вслед за дедом.

— Ну, Варька, пойдем! — сказала бабушка, и они, потушив огонек керосинки, вышли в темноте, стараясь не допускать лишнего шума. Тихонько прошли они заросшей калиткой в заброшенную хибару на краю хутора, где сейчас теплился свечной огонек. Надежда лежала на кровати с присвистом дыша, Митя сидел рядом. Они враз повернули головы к Варе и бабке. Варя увидела, что на Надежде — бабкина выходная ситцевая кофта, а кровать покрыта легким бараньим пологом, который дед всегда брал на дежурство в стадо.

— Слава Богу, пришли! — выдохнула Надежда, — я уж и ждать перестала. Совсем мне худо, Настя.

— Оно и видать, — заворчала бабушка, — на хуторе-то что ни попадя творится!

— Не держи зла, Настя, не протянуть мне без этого, не пускает это меня, — устало шептала Надежда. На ее сером бескровном лице яснее выступили багровые взбухшие пятна.

Варя села возле нее на услужливо подставленный Митей табурет, Надежда схватила ее за руку и закрыла глаза. В руке у Вари стало покалывать, в ушах стало звенеть, приближалось то состояние, которого она всегда в детстве боялась. Накатывал туман с непонятными ей голосами на гортанных чужих языках. Варя попыталась вырвать руку, но Надежда вцепилась в нее мертвой хваткой. Пришла она в себя от холода кружки в руке. Бабушка помогла ей напиться, сразу стало легче. Надежда уже сидела на кровати, пятна ее как бы выцвели, лицо стало ровнее и строже.

— Век не забуду, Настя! А о ней не беспокойся, оно само бы ее рано или поздно нашло, а так хоть знать будет сразу что к чему. Мои сроки все вышли, не боись, я перед рассветом съеду. Давай, мы с тобой прошлое вспомним, простимся, здесь уж не увидимся, а Митька пускай с Варей в степи погуляют пока. Ночь ведь какая! Нам ведь есть что и кого вспомянуть, Настенька!

Растроганная давним к ней обращением, бабушка скривилась в плаче: "Вспомянем, Наденька! Видит Бог, вспомянем!"

Митька взял Варю за руку и повел из хибары. Их окружило благоухание ночной благодати. Огромная розоватая луна висела над хутором. Варя каждой клеточкой ощущала ласкавшую их теплым дыханием ночь. Непонятная печаль теснила грудь, а на глаза наворачивались слезы. Митя сунул ей в руки вишневую палку, наподобие той, которой дед ходил в стадо, вооружился такой же и вдруг лукаво, заискивающе предложил: "Полетаем? А?"

Что это было? Сон, явь? Долгие годы спустя Варя не могла ответить на этот вопрос. Летали ли они тогда с Митькой или нет? То ей казалось, что летали, она даже помнила этот восторг, захлест чувств, но большей частью разочарованно и обречено думала, что все-таки это было лишь продолжением какого-то давнего сна…

А потом они сидели на древнем кургане, что возвышался за хутором перед старым кладбищем, и Митя тихо рассказывал ей о себе. Тетя Надя вовсе не была его матерью. Она нашла их с бабкой в степи, как-то услышав, что ее зовет мальчик. Бабка насмерть замерзла и так вцепилась в Митю в последнем смертном объятии, что ее еле оторвали от него. Они с бабкой просто побирались, когда их бросила Митина мать. Мама его была странной, ни к кому не привязывающейся душевно, женщиной. Как будто детский эгоизм так и не исчез в ней под грузом зрелых размышлений и переживаний. Зла она, по этой причине, не боялась совершенно, стараясь в последних отблесках молодости по больше урвать от жизни. С бабкой Митя обошел почти всю ростовскую область. Ночевали на автостанциях, переезжали с места на место, просили "дяденька, на билет до дома рубля не хватает". Митя в этих ежедневных мытарствах иззверился весь. Но приткнуться им было некуда. Чего они со станции в тот вечер пехом пошли, он уже не помнил, да чему быть — не миновать!

Про Надю Митя рассказывал скупо, потому что сам многого не понимал в ее жизни, но он твердо верил, что Варя этой ночью получила от Надежды какой-то Дар, о котором Митя говорил боязливым шепотом. Наде передала Дар старая тетка-бобылка, дальняя их родственница. И вырос он в ней большим, но, то ли ума при этом было с копейку, то ли она так и не поняла, что не Дар служил ей, а она должна была во всем следовать ему. Ей нравилось поражать простого, без душевной памяти человека, сообщая ему те вещи, которые нести ему в обычной жизни было не под силу, да и не к чему. Хвастала она этим даже перед случайными попутчиками в поезде. Гадала за деньги, нигде не расставаясь с потрепанной колодой карт. Из мелкого тщеславия Надя с удовольствием занималась обычными ведьмиными штучками и фокусами, до которых человеку Дара опускаться тоже не следовало. Но самое глупое, что как-то, полюбив одного парня, она, желая поразить его, взяла его с собой в какой-то особый, ритуальный ночной весенний полет. Наутро он навсегда уехал от нее и, по слухам, как-то нехорошо кончил. По всему телу пошли у нее ведьмины пятна — первый признак начавшегося перерождения. Она не могла жить без мелких, уже диктуемых ей извне, гадостей. Надя понимала, что она обязательно дойдет до чего-то и по крупнее. Единственное, что она еще в силах была сделать, это передать Дар. Но и на это она была способна, только преодолевая нестерпимые душевные муки. Здесь ее ожидало множество условностей. Дар мог быть передан только человеку, который имел силу, чтобы его пронести. Этот человек должен был быть близким родственником, но не по прямой линии, старшим ребенком в семье и иметь уже хотя бы один седой волос.