Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Т. 5. Враждебные звезды. После судного дня. Ушелец
На этот раз в лаборатории он был не один. У иллюминатора в воздухе парил Накамура. Контуры его туловища были подчеркнуты немигающими бриллиантами звезд. Но как только мертвое солнце ушло из поля видимости, Макларен заметил, что тело штурмана напряглось, и тот поднес руку к глазам, словно пытаясь прикрыть их.
Он бесшумно подплыл к Накамуре.
— Бу-у, — произнес он.
Резко дернувшись, штурман завертелся волчком, ловя ртом воздух. Как только судорожное трепыхание рук и ног прекратилось, Макларен увидел ужас.
— Простите! — воскликнул он. — Я не думал, что испугаю вас.
— Я… ничего. — Во взгляде его карих глаз просвечивало что-то жалкое. — Мне не следовало… Ничего.
— Вы ко мне по какому-то вопросу? — Макларен предложил ему одну из своих последних сигарет. Накамура, забыв поблагодарить, машинально взял ее. «С этим парнем что-то неладно, — подумал Макларен. Сквозь сверкавший звездными огнями иллюминатор в помещение медленно просачивался страх. И он — наш единственный штурман».
— Нет. У меня… Я немного расслабился. Точную работу не выполнишь, если… устал… да-с-с. — Накамура с силой втянул в себя табачный дым, и впалые от недоедания щеки запали еще больше. Вокруг его головы заплясал небольшой венчик из бисеринок пота.
— О, вы мне ничуть не мешаете. — Макларен скрестил ноги и откинулся назад, словно сидел в кресле, а не в воздухе. — По правде говоря, я рад, что вы здесь. Мне необходимо с кем-то поболтать.
Накамура устало рассмеялся.
— Скорее, нам нужно обращаться к вам за помощью, чем вам искать ее в нас, — сказал он. — Вы изменились меньше всех.
— Разве? А я думал, что как раз на мне все сказалось сильнее. Свердлов тоскует по своим женщинам, алкоголю и политике. Райерсон томится желанием вернуться к своей изумительной молодой жене и изумительной новой планете. Вы же — наша скала, о которую разбиваются годы. А я… — Макларен пожал плечами. — Мне в жизни не за что зацепиться.
— Вы стали спокойнее, это так. — Сигарета слегка подрагивала в руке Накамуры, но его голос звучал уже тверже.
— Просто я стал задавать себе вопросы, — Макларен хмуро посмотрел на черное солнце. Пока он воспринимал эту звезду как научную проблему, он близко не подпускал к себе ту одержимость, которую заметил во время еды в Райерсоне, чьи глаза казались еще больше на осунувшемся лице, и в Свердлове. Райерсон в последнее время стал молчаливым и вновь обратился к той суровой религии, которую он однажды стряхнул с себя; а Свердлов стал еще более грубым. Макларен пока не думал о звезде как о полуразумном существе, воплощающем зло. Но нет ничего более легкого, чем начало.
— Рано или поздно они возникают у каждого, — без особого интереса заметил Накамура. Он все еще находился в коконе своего страха; именно оттуда и хотел вытащить его Макларен.
— Но от моих вопросов нет никакого толку. Я чувствую, что захожу в тупик, если все, чем я в действительности занимаюсь, является рутинной чепухой, и я мог бы с таким же успехом думать о своих проблемах.
— Мысль — это технический прием, которому надо обучаться, — сказал Накамура, — так же как и способам использования тела… — Он внезапно замолчал. — Я не имею права учить. Я подвел своих учителей.
— А мне кажется, вы держались молодцом. Я всегда завидовал вашей твердой вере. У вас на все есть ответ.
— Дзен никогда не дает готовых ответов на вопросы. Он, по сути, старается избегать любого теоретизирования. Ни одна человеческая теория не в состоянии постичь бесконечную реальную Вселенную.
— Понимаю.
— Вот на чем я споткнулся, — прошептал Накамура. — Я ищу объяснение. Я не хочу просто существовать. Нет, этого недостаточно… здесь, вдалеке от всего, я убеждаюсь, что ищу себе оправдание.
Макларен взглянул на клубящееся небо.
— Я вам скажу кое о чем, — произнес он. — Мне ужасно страшно.
— Как? Но мне казалось…
— О, достаточно пары остроумных реплик, чтобы скрыть это. А за словом я в карман не лезу. Но я точно так же боюсь смерти и так же неистово сопротивляюсь, наступая на горло собственному достоинству, как любая загнанная в угол крыса. И я к тому же понемногу начинаю понимать почему. У меня нет ничего, кроме собственной жизни — абсолютно ничтожной и бессмысленной жизни, состоявшей из учения, но не понимания, из начатых, но не завершенных дел, из знакомых, но не друзей. Разве она стоит того, чтобы ее спасали, а? И вместе с тем я не в состоянии разглядеть в целой Вселенной больше того, что вижу: множество хаотично возникающих мелких случайностей органической химии на множестве крошечных планет. Если бы я смог понять, что есть нечто намного более важное, чем груда слизистых оболочек, именуемых Теранги Маклареном… Что ж, тогда я мог бы не страшиться собственного конца. Ведь еще оставалось бы то, что действительно имеет значение.
Некоторое время Накамура курил в тишине. Нервно затягиваясь, Макларен быстро докурил свою сигарету. Не в силах устоять перед искушением, он, выругавшись про себя, прикурил новую.
— Все это я говорил не для того, чтобы вас разжалобить, — сказал он, но про себя подумал: «Черта с два! Я скормил тебе порцию твоего же психологического лекарства точно по расписанию. Хотя доза, возможно, оказалась большей, чем я рассчитывал».
— Я не достоин, — проговорил Накамура. — Но для меня это честь. — Он посмотрел в иллюминатор, у которого бок о бок парили оба мужчины. — Я стараюсь успокоить себя мыслью, что где-то обязательно есть существа на более высокой ступени развития, чем мы, — сказал он.
— Вы уверены? — спросил Макларен, радуясь возможности уйти от обсуждения личных проблем. — Те, что нам встречались, не шли ни в какое сравнение c нами. По крайней мере, в области интеллекта. Я еще могу допустить, что аборигены Ван Маанена красивее нас, а старототианцы более покладистые, и на них, в отличие от нас, можно положиться.
— А много ли мы знаем о своей Галактике?
— Хм-м-м… да.
— Всю свою жизнь я надеялся встретить истинно великую расу. Даже если они не похожи на богов, у них непременно должны быть свои мыслители. Им не обязательно смотреть на мир, как мы. Два великих народа могут узнать друг от друга такое, что они и вообразить не могли. В истории Земли уже были эпохи высочайшего подъема, когда смешивались различные народы. Да-с-с. Но эпоха, которая грядет при встрече двух великих рас, будет еще грандиознее из-за большей разницы между ними. И меньшего противоборства. Чем это будет обусловлено? Да просто будет что предложить друг другу. Как-никак, миллиард лет раздельного существования форм жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});