Андрей Жвалевский - Те, которые

Не получилось. Наверное, чтобы нащупать клапан, через который выходит наружу душа, нужно находиться снаружи. Но я продолжал мучительные попытки. Они создавали иллюзию, что я не просто жду очередного перехода, а приближаю его.

Иногда я себя ненавидел за этот самообман.

Единственными отдушинами были вечера, когда мы с Настей ужинали вместе и делились впечатлениями за день. Но скоро и эта отдушина закрылась. Однажды мне позвонила Тоня и после стандартного обмена приветствиями и новостями спросила:

– Ты не против, если Настя будет мне помогать в тренингах? Я скоро уже не смогу работать, а не хотелось бы бросать направление…

Конечно, я был не против. Кто был бы против, когда просит бывшая жена, беременная от своего любовника?

Теперь вечерами я возвращался в пустую квартиру. Настя в это время обсуждала с мамой проекты мероприятий, бизнес-модели и тонкости подбора персонала. Как правило, разговоры затягивались заполночь, так что дочка и ночевала у Антонины.

Чтобы хоть как-то развлечься, я занялся частной практикой – ездил на дом к тем невротикам, которые не могли или не хотели добраться до моего офиса.

Кто бы знал, что именно это поможет решить мою проблему…

Больше попадались параноики. Не опасные для окружающих, но все-таки больные люди. Обычно после первого же сеанса я честно признавался, что им нужен не психотерапевт, а психиатр. Родственники удивлялись. Как и большинство людей, они не видели разницы в профессиях, которые начинаются на «психо». Приходилось объяснять, что психотерапевт отличается от психиатра, как обычный терапевт – от хирурга.

Некоторые клиенты просто хотели с кем-нибудь поговорить, но идти, записываться на прием – это рвало их нежную душу на куски. С такими я работал с удовольствием. Одиночество – это ведь тоже болезнь, а я вполне могу ее если не излечить, то хотя бы облегчить. Эдакое приходящее болеутоляющее.

Еще раз убедился, как много в мире одиноких людей. Кстати, это неправда, что одиночество – болезнь XXI века. Всегда оно было страшной проблемой. Просто раньше люди жили негусто, одиночество списывали на объективные причины. Конечно, будешь одиноким, если до ближайшего хутора – двадцать верст. Последние лет двести народ стал сбегаться в города, селиться локоть к локтю. И тут выяснилось, что теснотой от одиночества не излечишься. Народу много, а поговорить не с кем.

Конечно, раньше соседи по деревне общались больше, чем теперь соседи по двенадцатиэтажному дому, но то было не столько общение, сколько утоление сенсорного голода, нехватки информации. Теперь информации – хоть купайся в ней, поэтому горожанин и не стремится поболтать с любым встречным-поперечным. А одиночество как было главной бедой, так и осталось.

А все потому, что люди не умеют говорить друг с другом. И раньше не умели, и теперь не научились. Никто не хочет слушать, все хотят говорить. В результате получается не диалог, а два встречных монолога. И еще два одиноких человека.

Я, конечно, пытался учить средствам коммуникации, умению понять собеседника, но… Сидит клиент, вроде слушает тебя, выполняет упражнения – а потом снова заводит бесконечный разговор о чем угодно. Лишь бы я выслушал, лишь бы дал сигнал, что понимаю его. Не нужна голодному удочка, ему нужна рыба.

Очень часто одинокие люди, особенно не обремененные финансами, используют в качестве чуткого уха врачей поликлиник. Приходит какая-нибудь бабушка-пенсионерка и начинает грузить затюканного участкового терапевта. А у него по нормам – три с половиной минуты на больного.

У меня пациенты были другие. Они или не испытывали проблем с деньгами, или имели такие проблемы, что никаких денег не жалко.

Родители Богдана явно относились ко второй категории.

Они приехали ко мне в офис заранее – большая редкость для родственников пациентов-надомников. Обычно они ждут меня в своей прихожей и там, сбиваясь и стесняясь, сообщают что-нибудь критически важное про человека, с которым я буду сейчас общаться. И я вынужден на лету, пока иду к комнате, перекраивать тактику.

Родители Богдана не стали делать такой глупости. Они вообще производили впечатление людей умных и умеющих сопротивляться ударам судьбы. Отец – поджарый, энергичный, говорит немного, но предельно точно. Пострижен почти под ноль, чтобы не демонстрировать лысину (а может, и седину). Мать – небольшая уютная женщина, с янтарными глазами и ямочками на щеках. Инициативу в разговоре она полностью отдала мужу, но не расслабилась. У меня сложилось впечатление, что она сверяет все, что он говорит, по какому-то внутреннему списку. В некоторых местах, когда супруг, по ее мнению, говорил что-то не то или недоговаривал, она немного сводила брови, становясь похожей на обиженную девочку. Муж, который, кажется, и не смотрел на нее, тут же поправлялся или добавлял что-то по существу.

Они с самого начала показались мне очень спаянной парой. Именно спаянной – какой-то суровый паяльник прошелся по ним, превратив двух индивидуумов в единое целое.

Очень скоро я узнал, что это был за паяльник.

Сын родился с серьезными нарушениями. Родители его вытаскивали в нормальную жизнь буквально зубами. И почти вытащили. Более того: в результате неких событий («Неважно каких», – сказал отец, и я не стал настаивать) Богдан вроде пошел на поправку. А потом началась полная чертовщина…

На первом же сеансе все пошло слишком гладко. Так не бывает. Мальчишка, подросток, натворивший черт знает что, едва не угробивший родную сестру, сразу раскрылся. Он рассказывал все, о чем я его спрашивал. Даже такие вещи, которые явно не рассказывал родителям. Полный контакт. Абсолютное доверие.

Так не бывает.

Я терпеливо ждал, когда он сорвется, когда выскочит то, звериное, о котором говорил его отец.

И дождался. Под каким-то предлогом он взял меня за руку…

…Это был не дурачок Витя. Он явно знал, что делает.

Богдан не совершал никаких видимых манипуляций, но у меня возникло ощущение, что ловкие пальцы ощупывают мою оболочку, пытаясь добраться до меня настоящего. Наверное, так себя чувствует девица, которую впервые раздевает опытный ловелас.

Я замер.

Он почувствовал это и остановился. Я шепотом попросил продолжить. Чувствовал – еще немного, и мальчик нашарит мой клапан. Мне оставалось только сконцентрироваться и запомнить, как он это сделает.

Богдан продолжил незримо шарить по оболочке.

И нащупал.

Не знаю, зачем был ему этот ниппель, зачем он хотел прикоснуться к моей душе, но Богдан словно обезумел. Он вырвал клапан чуть не с мясом, мне даже валерьянкой не успело запахнуть.