Энн Брашерс - Здесь и сейчас

Итан дергает меня за прядку волос:

— И я могу увидеть, как тебя рожали?

— Может быть. Если мы переживем эту неделю.

Достаю все пластины с воспоминаниями папы. Под ними записи мамы.

— Невероятно, — бормочет Итан.

Достаю и их, воскрешаю в памяти годы по порядку. Глаза болят, но я все равно пытаюсь разобрать даты. Нахожу собственные записи. Четыре с половиной пачки. Я начала собирать записи с семи лет. Потом вижу неполную пачку, в ней короткая жизнь Джулиуса. Кладу все обратно в коробку, опускаю крышку и задвигаю защелку. Закрываю лицо руками. Что я увижу, если посмотрю в его глаза?

Встаю. На сегодня мне уже достаточно.

Итан изучает пожелтевший листок бумаги, который он нашел в последнем ящике с блоками памяти. Странная у него поза, на душе сразу становится как-то тревожно.

— Итан!

Он не отвечает. Я подхожу к нему. Он уставился в какой-то выцветший рисунок на листке. Напрягаю глаза, пытаясь разобрать, что там нарисовано.

— Совсем что-то древнее, — говорю я. — Что это?

Итан опять не отвечает. Наклоняюсь, чтобы разглядеть получше. Набросок, на котором изображена какая-то буря или шторм. Несколько стрелок куда-то указывают. Внизу карта.

— Что с тобой? — спрашиваю я.

Итан поднимает от рисунка глаза. Такого лица я у него еще ни разу не видела.

— Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Это же мой рисунок. Я сделал его в тот день на реке, про который рассказывал. Когда ты вышла ко мне. Из лесу.

— Это ты ему дал?

— Нет. И вот это совершенно непостижимо, понимаешь, Прен? Рисунок лежит в нижнем ящике моего стола, у меня в комнате.

— Прямо сейчас?

— Ну да.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— Ты делал с него копию?

— Нет никакой копии.

Я молчу, обдумываю его слова.

— Значит, ты еще не успел отдать ему рисунок.

Январь 2012 года

Дорогой Джулиус!

Мама застукала меня, когда я писала тебе письмо. Говорит, этого делать ни в коем случае нельзя и, если я буду продолжать, она все расскажет мистеру Роберту. Я сказала, что пишу в темноте и никто об этом не знает, но она все равно запретила.

Так что пока это мое последнее письмо, я просто хочу сообщить тебе, что мы сейчас живем в прекрасном месте. Конечно, здесь есть свои трудности, и довольно много, зато вот вчера я возвращалась домой из школы через парк, падал снег, и мне казалось, что я самый счастливый человек на свете.

Хуже всего, что рядом со мной нет тебя, но здешние трудности по сравнению с тем, что было когда-то, сущие пустяки. Ведь случилось так, что жизнь твоя безвременно оборвалась, зато сейчас, когда мы здесь, она еще и не начиналась. Мы постараемся все поправить, твоя жизнь начнется снова, и тебя ждут великие дела. Жизнь твоя будет прекрасна. Ты будешь купаться в океане, есть плоды манго, сколько угодно и когда угодно. Ты увидишь живых белок и настоящих пчел, и, вероятно, у тебя даже будет своя собака. И я покажу тебе, как надо сажать луковицы, которые весной становятся прекрасными цветами.

Жизнь для нас станет гораздо лучше, дорогой мой Джулиус. На этот раз ты обязательно вырастешь и станешь взрослым, я тебе обещаю.

С любовью,

твоя сестра Пренна.

Глава 14

Все еще пятница, день едва начался. Мы едем по Медоубрук-парквей, и все это похоже на сон. Солнце светит вовсю, я высунула в окошко босую ступню, с удовольствием ощущаю, как ее обдувает ветерок.

Останавливаемся у «Таргета», чтобы купить мобильник.

— Давай-давай, швыряй деньги на ветер, транжира, — подшучивает надо мной Итан, когда я беру сразу два.

А что, не каждый день в кармане бывает несколько тысяч долларов.

По одному мобильнику звоню маме. Интересно узнать, сообщили ли ей, что я удрала. Они ведь терпеть не могут признаваться в собственных ошибках или в том, что прошляпили дело.

— Мама, у меня только несколько секунд, — говорю я, задыхаясь, когда она отвечает на звонок.

Боюсь, что, если буду говорить долго, меня вычислят и станут прослушивать.

— Пренна! Ты где?

— Со мной все в порядке. Я удрала от мистера Роберта, никто не пострадал. Тут нужно кое-что уладить, Паппи меня просил, но самое позднее в воскресенье я буду дома.

Слышу фоном чьи-то приглушенные голоса. Значит, она не одна.

— Мама!

— Пренна!

Так, это уже не мамин голос. Кажется, миссис Синтия. Ее голос леденит мне кровь.

— Ты меня слышишь, Пренна? Если будешь продолжать в том же духе, жизнь твоей мамы очень осложнится, ты меня понимаешь? И Кэтрин это касается тоже.

Господи, какая все-таки противная! Надо срочно отключаться.

— Но они ничего такого не сделали.

— Тем более ты должна понимать, что они пострадают из-за тебя.

— Вы не посмеете!

Перед коварной и злой миссис Синтией во мне проснулась двенадцатилетняя девочка, вставшая на защиту тех, кого она любит. Надо взять себя в руки. Миссис Синтия начинает что-то говорить, но я перебиваю:

— Я вернусь через два дня. Оставьте их в покое, и я сама приду прямо к мистеру Роберту и сдамся. И тогда делайте со мной что хотите. Но если вы их хоть пальцем тронете, клянусь, я все разнесу у вас к чертовой матери!

Даю отбой. Разбиваю мобильник вдребезги и швыряю его в кусты.

Отхожу от машины на несколько ярдов, сажусь на корточки и закрываю лицо руками. Через минуту чувствую: подходит Итан и кладет мне на спину руку:

— Зря ты это.

— Вовсе не зря. — Я встаю, вытираю глаза. — Не волнуйся, все будет нормально.

— Да?

— Да.

И я почему-то уверена, что так и будет: первый раз в жизни, общаясь с миссис Синтией, я почувствовала, что испугалась не я, а она.

Наверное, это первый мой час свободы за все время, пока я здесь. Мы решаем отправиться на берег океана, чтобы увидеть его собственными глазами.

— Надо же нам хоть где-нибудь побывать, — философски замечает Итан.

А правда, почему бы и нет?

Мое зрение явно улучшается, мне это кажется настоящим чудом. Причем я вижу совсем по-другому, гораздо яснее, чем через эти чертовы очки. Когда под синим небом и ослепительно сияющим солнцем едешь вдоль берега, а за окном проплывают желтые дюны Атлантического побережья, планета кажется чистой, как новенькая, и удивительно прекрасной.

Итан поглядывает на меня и улыбается.

По дороге к Джонс-Бич мы останавливаемся возле закусочной. Пляж уже полон. Ну да, конечно, сегодня же пятница, и майский день просто великолепен.

— Отлично, — говорит Итан, глядя на толпы людей в купальных костюмах, с детьми, снующих туда-сюда с прохладительными напитками и зонтиками. — Лучшего места для двух беглецов, спасающих свои шкуры и озабоченных судьбами человечества, не найдешь.

Впрочем, из машины мы выходим не сразу. Итан достает номер «Нью-Йорк таймс» за будущее воскресенье и делит его на две части.

— Теперь ты можешь читать, верно? — спрашивает Итан, глядя, как я пытаюсь разобрать мелкий шрифт на первой странице, весь такой гордый, будто читать меня научил лично он.

Оба стараемся казаться спокойными, но ему тоже не по себе: мы боимся открыть газету и увидеть, что́ там написано. Совершая переход во времени, мы захватили с собой так мало вещей, что эта газета и для меня сейчас кажется очень странным предметом, как и для Итана.

Я начинаю с прогноза погоды на самом верху.

— С этим номером можно безошибочно предсказать погоду на воскресенье, — говорю я.

Итан в это время бегло просматривает спортивную страницу.

— Ага, — говорит он, — и заработать целое состояние, делая ставки на количество забитых голов. Я всегда читаю газету с этой страницы, но сейчас, кажется, делать это — почти преступление.

— Понятно, — говорю я, беру у него эту страницу и вместе с отделом деловых новостей откладываю в сторону. — Об этом почитаем позже.

Вместе страницу за страницей просматриваем первую часть газеты. Бегло читаем заголовки, пробегаем глазами колонки, и я не вижу ничего такого, что могло бы хоть как-то удивить или насторожить: обычные новости, как я смогла заметить. Иммиграция, по-видимому, прекрасно справилась с задачей ничего не предпринимать. А также не допустить серьезных перемен.

Через некоторое время Итан кладет газету и смотрит на меня с таким видом, будто хочет спросить: «Как мы дошли до жизни такой?» Мое сердце рвется ему навстречу. Я привыкла жить в мире хаоса.

Вспоминаю выражение его лица, когда в ящике Паппи он нашел свой рисунок. Переживаний уже по горло, а еще только полдень.

Слегка касаюсь пальцами его запястья:

— Прости меня, мне очень жаль, что я впутала тебя в это дело.

Секунду Итан смотрит на меня, как и раньше.

— Я давно сам впутался в это дело… С того самого дня, как увидел тебя, Хенни. Теперь уже не выпутаться.