Николай Дашкиев - Торжество жизни

Как человек, влюбленный в свое дело, майор решил увлечь хирургией и Степана Рогова.

— Что с тобой, Степа? — спросил он однажды, присаживаясь на табурет у кровати. — Тебе очень больно?

Юноша отрицательно покачал головой.

— Так почему же ты печален? — Кривцов отодвинул занавеску на окне. — Смотри: солнце сияет! А ты…

Степан грустно улыбнулся:

— Товарищ майор, я все время думаю о том, что вы мне сказали. Неужели все-таки антивирус бесполезен? Не можете ли вы исследовать этот препарат сами?

— Кто? Я? — Кривцов с деланным ужасом замахал руками. Да я боюсь микробов как огня! Нет, Степа, то ли дело хирургия! Ножичком чик-чик, отрезал руку, ногу, голову, — Кривцов засмеялся, — пришил новую — и гуляй себе на здоровье! А относительно препарата… Нет, Степа, не берусь. Не имею права вскрыть ампулу. Вот выздоровеешь, я отвезу тебя в микробиологический институт, там специалисты исследуют твой антивирус.

Степан молча кивнул головой. А майор продолжал в шутливом тоне:

— Нет, Степа. Я тебе серьезно говорю; бросай микробиологию, займемся хирургией. Какие интересные проблемы возникают! — Он наклонился к Степану и зашептал: — По секрету тебе скажу: я сейчас готовлю докторскую диссертацию! Не веришь? Честное слово! Только трудно мне, — ох, как трудно без помощника! — Кривцов лукаво посмотрел на Степана.

Степан в смущении отрицательно покачал ГОЛОРОЙ. Он очень любил эти полушутливо-полусерьезные беседы, рассеивающие мрачные мысли, и понимал, что майор искренне желает ему добра. Но после всего увиденного в подземном городе медицина опротивела юноше.

— Так не хочешь? — Кривцов погрозил пальцем. — Вот погоди, я натравлю на тебя Ванюшку! Он тебе докажет, что такое хирургия! А теперь — нечего отлеживаться! А ну-ка на прогулку! Марш в сад! Бегом.

Эти строгие команды означали, что Степана вместе с койкой бережно вынесут на веранду. Юноша любил эти «прогулки». Отсюда, с высокого холма открывался широкий вид. На горизонте вырисовывались острые зубцы Татр, днем ослепительно белые, а к вечеру — иссиня фиолетовые, розовые, багряно-красные… Издалека долетали чешские песни — какие-то необычные, но близкие и чем-то знакомые. Степан закрывал глаза, вслушивался в мелодии и представлял себя на родине, в милой сердцу Алексеевке…

К вечеру сад наполнялся больными. Одни ковыляли на костылях, другие несли перед собой тяжелые гипсовые руки, третьи неподвижно лежали на койках и колясках. Не было слышно стонов и жалоб: люди смеялись, шутили. Особенно выделялся один — коренастый подвижной юноша. Его никто бы не назвал больным. Однажды он подошел к Степану и с шутливой угрозой спросил:

— Так это ты — Степан Рогов?

В тон ему Степан cкaзaл:

— А ты — Ванюшка?

Парень с улыбкой подтвердил:

— Точно! — достав из кармана пачку папирос, он оглянулся и протянул Степану. — Куришь?.. Да кури, чего их там бояться, этих докторов! Сами небось по две пачки в день выкуривают, а нам — нельзя? Что за неравноправие такое?

Ванюшка чиркнул спичку, прикурил и с наслаждением выпустил струйку ароматного дыма.

— А меня майор прислал агитировать тебя за хирургию, сказал он. — Я у него завсегда за агитатора. Как кто нос повесил — иди, Ванюшка, доказывай, что операции получаются удачно, что совсем не больно, — в общем, что хирургия — как мать родная! Смешной доктор: зачем доказывать, если это и так видно? Вот я, например. Ты знаешь, кто я?

Степан покачал головой. Ему очень понравился этот веселый парень.

— Я — уникум! — убежденно сказал Ванюшка. — Уникум! И даже двойной. Во-первых… — он загнул палец, — меня убили через неделю после конца войны. Во-вторых, я был мертвым целых пять минут и воскрес! А если не веришь — смотри!

Ванюшка распахнул халат и приподнял рубаху. На грудной клетке, прямо против сердца, была вмятина, затянутая нежно-розовой кожей. Сердце парня ритмично и сильно ударялось об эту тонкую преграду.

— Вот видишь, — парень с гордостью приложил руку к груди. — Стучит! А было в нем вот что!

На ладони у парня лежал крупный осколок с острыми рваными краями.

— Нет, ты правду говоришь? — Степан смотрел на Ванюшку почти с испугом.

— Даю честное слово гвардейца! — серьезно ответил тот. Меня смертельно ранили шестнадцатого мая под Лясной. Случилось так, что на нашем участке фашисты не захотели сдаваться в плен и побежали в гости к американцам. Пришлось их немного попридержать. Ну, задержали, конечно. А я в тот день, в шестнадцать ноль-ноль, как говорит товарищ майор, скончался на операционном столе. Записали, значит, в истории болезни: «Умер». Осталось дописать: «Похоронен там-то»… Лежу. Молчу. Не протестую. Ясное дело — неживой… Когда вдруг вбегает майор да как закричит: «Что же вы наделали, сякие-такие! Да вы знаете, кто это лежит? Это же — Ванюшка, герой-танкист! Вернуть его к жизни!» — Ванюшка улыбнулся и виновато добавил: — И вернули!

В сильном возбуждении Степан воскликнул:

— Hу и молодец ты, Ванюшка! Честное слово, молодец!

— Почему же молодец? — удивился тот. — Мое дело телячье… А вот майор — молодец! Нет, мало! Человек! С большой буквы, как Горький писал! Ты ему верь! Он мне рассказывал про тебя. Говорил, что начнет тебя учить. Соглашайся! Вот станешь хирургом, вернешь к жизни какого-нибудь парня, ну, такого как я… Да он тебя по гроб жизни не забудет! А ты сам что почувствуешь? Что у тебя — словно крылья выросли! Вот меня как оживляли: пропустили б еще минуту — и не стало бы танкиста Ванюшки! Закопали бы, сгнил бы… А то живу! Смеюсь! Дышу! И работать буду! — он обнажил руку и показал узловатые бицепсы. — Правда, бегать нельзя и курить… тоже нельзя. Но это — пустяк! Шофером стану работать. Ведь так?

— Да, Ванюшка! — тепло сказал Степан. — Спасибо тебе. Для меня сейчас многое стало ясно.

Он почувствовал себя бодрее, ему захотелось что-то делать, к чему-то стремиться.

В памяти всплыл профессор Браун, банки со взъерошенными больными крысами, пробирки и микроскопы, страшная пустота и безмолвие лаборатории в недрах гор… Это воспоминание было неприятным. Почему? Ведь дело, в конце концов, не в обстановке?

И Степан понял: в лаборатории Брауна он видел только подопытных зверьков. Во имя чего производились опыты? Во имя людей? Но их не видел там ни Степан, ни профессор Браун. Старик даже редко употреблял слово «человек». Он говорил «человечество» или «организм»… А майор Кривцов видел перед собой вот этого Ванюшку — коренастого, рыжеватого, с родинкой на девой щеке… Видел и знал, что у этого Ванюшки есть мать, что Ванюшка грудью защищал Родину и чуть не погиб в двадцать лет.