Коллектив авторов - Полдень, XXI век (август 2011)

Вначале я подошла и попыталась всё-таки угостить её сыром или взять на руки. Какой уж там сыр – она даже не заметила, что я попыталась её взять. Я сама не заметила, как попыталась её взять.

Некоторое время оцепенело смотрела. Потом включила свет.

Подоконник пуст.

Выключила. Умывается в лунном молоке – очень изящно.

Включила. Выключила. Включила. Я, наверное, отбила несколько сигналов SOS щелчками выключателя, но ничего не изменилось. Я заплакала, выпила успокаивающее и легла спать при свете.

А наутро было так солнечно и звенели птицы, я варила овсянку, каша раскрывала бесчисленные жадные рты и говорила «пух», я рассеянно улыбалась и думала: приснится же.

По утрам трудно бояться ночных кошмаров: кто знает, тот знает.

Вечером я познакомилась с хозяином кошки.

Я увидела его на кухне, затемно вернувшись с работы. Прохожу по коридору, а он у плиты – стоит и ковыряется в кастрюльке. Я шарахнулась. Первой мыслью было вооружиться молотком, но я тут же вспомнила, что в этой квартире у меня нет молотка. И телефона нет. Ближайшие соседи – две глуховатые бабушки.

Медленно поднимает голову.

Я швырнула сумку и щелкнула выключателем – молча и одновременно. Грохот; щурясь на яркий свет, разглядела, что кастрюля с остатками овсянки на полу, сумка улетела в раковину, а на кухне никого. Я выдыхаю воздух, набранный для визга… и, неожиданно для себя, зажмурившись, выключаю свет снова.

Он стоит у плиты и смотрит на меня.

– Кто вы? – спросила я, чувствуя себя дурой. И добавила: – Какого… что вы здесь делаете?

Молчит, только шевелит губами.

– Уходите отсюда, – сказала я дрожащим голосом. – Уходите немедленно, а то я… – Я увидела сквозь него, как в доме невдалеке зажглось окно, и растерялась. Он по-прежнему молча шевелил губами. Я присмотрелась внимательнее и поняла, что он всё-таки говорит что-то, но я его не слышу – как не слышала ничего, когда кошка запрыгивала на подоконник.

Я зажгла свет во всей квартире, собрала овсянку с пола и стала готовить ужин. Всё спокойно, суп вот только пересолила: банка угрём выскользнула из рук, хорошо, соли там почти не было.

Странно просыпаться при электрическом освещении: как будто уснула то ли в больничном коридоре, то ли в зале ожидания на вокзале. У первой недели остался привкус тревоги; потом я привыкла. Мне не к кому было уйти жить, да и квартиру оплатила на месяц вперед.

Дом был старый и с плохой проводкой. Иногда электричество пропадало. Тогда я оставалась с призраками при свечах – свечей они не боялись. Мы молча ели, молча садились – я на диван, он в кресло, – молча занимались своими делами и не смотрели друг на друга. Почти не смотрели. Трудно было совсем не смотреть.

Когда его кошка пыталась пройти сквозь меня, он подхватывал её и, кажется, извинялся. Я отворачивалась. Он мог весь вечер просидеть с кошкой на коленях, глядя на луну и дальний перекрёсток. Я искоса посматривала на него и думала: кто же он всё-таки?..

Один раз я попыталась навести у соседей справку, кто жил здесь до меня. Ни одного внятного ответа. Когда я спросила, не умирал ли здесь кто-нибудь молодым, на меня посмотрели как на безумную. Нет, не умирал, типун тебе на язык, девочка; больше я спрашивать не стала.

Через две недели хлынули осенние дожди, хрупкая ржавчина на асфальте превратилась в склизкую массу, и вот тут-то я поняла, почему квартира стоила так мало: под её высокими потолками было чем дышать, но протекали они, как решето.

В один из вечеров случилась жуткая гроза; я примчалась домой мокрая насквозь и тут же кинулась в ванную за ведрами и тряпками: залило всю комнату. Свет, конечно, пропал, где там быть свету в такую погоду. И мы ставим эти чёртовы вёдра – я и призрак, торжественно ставим на одни и те же места, ветер воет и, кажется, раскачивает дом, вёдра звенят, гулко стучат капли по их дну, бьётся в окно дождь. Я потом думала: в такие жуткие грозовые ночи всё ощущается немного иначе, любая нора ненадолго превращается в дом, любой человек – в друга, всё самое невероятное можно принять как данность, особенно когда тебе страшно и ты вымок до нитки. Призрак ставит свои призрачные вёдра, и, наверное, гремят они так же, как мои. Мы ведь слышим одно и то же – только друг друга не слышим.

У него высокие скулы, морщинки у внешних уголков глаз и обкусанные ногти. Молнии на миг делают мою кожу нестерпимо белой, его лицо тонет в свете, появляется снова. Ветер, сквозняк, дом стонет – у дома радикулит.

Когда дождь уже притих, кошка призрака спрыгнула со стола, угодила в ведро, выскочила; потом долго умывалась, возмущённо подёргивая ушами.

Я помню, мы тогда рассмеялись, глядя друг другу в глаза.

После этого я стала чаще оставлять свет незажжённым.

Когда-то знакомая художница сказала мне: тени не всегда соответствуют предметам, которые их отбрасывают. Я думаю, она сама не до конца понимала, насколько права.

Не был он ни самоубийцей, ни убитым, вот что. Мы с ним жили в разных мирах, но в одинаковых квартирах. У нас даже вещи были почти одинаковые, кресла, диваны, холодильники стояли на одних и тех же местах. Что-то такое произошло от этого с реальностью, и она подвинулась так, что мы смогли видеть друг друга. Я её понимаю, я бы тоже запуталась на её месте.

Вообще-то это всё я поняла потом. Тогда я просто ходила и изучала тени – на закате, когда призрака не было. Тень от бахромы на кресле и от стакана на столе; тени говорили, у новенького чайника якобы отбит носик, и думали, будто в шкафу висит мужская одежда; сама же я тени не отбрасывала вовсе.

Утром квартира казалась отвратительно одномерной. Вечером у неё было второе дно. Вы не замечали, какую глубину обретает даже самая обыкновенная вещь, когда у неё появляется непостижимая тайна? Я сама как будто стала глубока, как океан, – я видела то, что не видели другие. Отрывок чужого мира, прозрачный, неслышный, заметный только в лунном свете и при свечах– как написанное тайными чернилами письмо.

Всё, что я знала о призраке, – это что он живёт один. И что он тихий. Ещё он часто смотрел в окно. Когда я немного научилась видеть его мир лучше – восстанавливая очертания по теням, – я разглядела, что за его окном глухая серая стена. Не знаю, почему он так часто смотрел на неё. Наверное, на самом деле он смотрел в себя.

Мы иногда разговаривали, не слыша друг друга, – нам обоим, по сути, больше не с кем было говорить. Я смотрела на него и улыбалась. Я бы научилась читать по губам, но не знала его языка. Всё, что я могла, – это смотреть и изо всех сил пытаться понять. Он тоже.

Днем, заполняя карточки в библиотеке, я думала о тайне, которая принадлежит в этом мире только мне. В обеденный перерыв ловила себя на том, что гляжу на тени прежде, чем на предметы. Обычно одно скучно соответствовало другому. Я смотрела на людей – в читальном зале, на остановке, на улице – и думала, как же они живут в одномерном, бумажном мире, без тайны в сумерках? Мне было их жаль.