Владимир Покровский - Планета отложенной смерти (сборник)

Ответом ему было тяжелое молчание. Им хотелось одного — немедленного действия. Они хорошо понимали резоны Федора о том, что время еще не настало, что удар должен быть беспроигрышным, но очень хотелось действовать прямо сейчас.

И еще — сами не сознавая того, они чувствовали фальшь в словах Федера. Каким бы убедительным он ни был, что-то все-таки в нем было не так.

9

Нападение было неожиданным и жестоким. Был неплохо выбран момент — после тяжелого дня, проведенного в бесчисленных коррекциях территории, девять куаферов толпой возвращались к себе в гексхузе. Почуять засаду им помешала усталость. Никто из них не успел ни схватиться за оружие, ни даже вскрикнуть, когда мамуты обстреляли их парализаторами из-за штабеля желтых пронумерованных ящиков.

Едва они рухнули, обездвиженные, едва успели сообразить, что с ними происходит, на них налетела целая толпа разъяренных мамутов и принялась избивать.

Когда человек обездвижен парализующим выстрелом, чувство боли у него сильно притуплено. Даже странно: он хорошо слышит, его зрение сохраняет почти обычную остроту, даже обоняние какое-то остается, а у некоторых, более того, обостряется… Вот только с осязанием у замороженного проблемы. Любую боль человек в таком состоянии ощущает словно бы сквозь толстую шубу.

Последнее сравнение, впрочем, грешит неточностью — на самом деле фиксированный человек ощущает себя чем-то вроде микроскопической точки, затерянной в глубинах его собственного тела, ставшего невообразимо огромным. Но вся эта боль даром не проходит — она копится, она дожидается того момента, когда начинается разморозка, когда человек-точка стремительно разбухает, стремительно заполняет громаду своего тела. Как сказал один из пострадавших в той бойне, корректор Соломон Бетбай, любитель сочинять похабные песни: «Я бежал навстречу собственной боли, я пожирал ее километрами».

Их, превратившихся в точки, били без пощады. Остервенело, с хаканьем, мамуты молотили их ногами в утяжеленных ботинках, разбивали суставы, вышибали зубы, ломали ребра и позвоночники — и чувствовалось, что эти уроды еле сдерживаются, чтобы не забить куаферов насмерть.

Когда Соленому Уго, толстому, на вид неповоротливому флор-мастеру, вышибли второй глаз, один из нападавших — как видно, главный мамут — резко крикнул с гортанным пьяным акцентом уальских воинов:

— Не убивать!

При этой команде мамут, вышибший Уго глаза и занесший ногу для нового, сокрушающего удара, досадливо зарычал и с тем же рыком добавил:

— Повезло тебе, хармат, на этот раз!

Потом, через тысячу лет, прибежали «родственницы» в черных негнущихся балахонах, с телами, разрисованными хищно и непристойно. При их появлении мамуты с визгливыми смешками, с похабными, жутковатыми шуточками по приказу того же уальца «уступили место дамам и заняли места в зрительном зале».

— Раздвинь ножки, золотко! — обнажая в садистских улыбках зубы, заворковали дамы. — Вот сейчас тебе штанишки снять помогу. Ну-ка, что там у тебя за сокровище?

Эти били только в пах. Били так, что боль пробивалась даже сквозь толстую шубу заморозки, что люди-точки корчились и съеживались еще больше. Куаферы, к боли привычные профессионально, забыли про свой профессионализм и с ужасом ждали того момента, когда заморозка начнет проходить, с ужасом прикидывали, навстречу какой же боли придется тогда им бежать и хватит ли у них сил выдержать эту боль.

Потом, еще через сто тысяч лет, по команде мучительницы исчезли, оставив избитых истекать кровью в желтой пыли.

Никто из куаферов ничего не слышал, хотя побоище происходило совсем недалеко от гексхузе, каждый спокойно занимался своими делами, многие спали, используя короткую передышку по графику; один только Федер, уединившийся, как всегда, с Антоном для текущих поправок проборного плана на завтра, вдруг почувствовал беспокойство.

— Что-то не то! Что-то случилось!

Он выбежал, лязгнув дверью — Антон за ним. Что было сил помчались они по тропинке, откуда-то зная наверняка, где находится источник острого беспокойства. И вскоре застыли на миг в ошеломлении, наткнувшись на разбросанные, медленно обмякающие тела — к тому времени действие фиксатора заканчивалось, избитые уже мчались навстречу боли.

Федер бросил Антону:

— Зови людей!

Антон повернулся было, но тут же понял, что уже не надо никого звать: кто-то заметил бегущего Федера, и все остальные куаферы уже мчались к месту побоища.

— Бож-же мой!

— Ах с-сволочи!

Скрипнув зубами, Федер приказал им не кипятиться, запретил даже думать о немедленной мести и распорядился со всеми предосторожностями перетащить избитых в медицинскую комнату к аппарату, именуемому «вторым врачом».

После первого, шокового, приступа четкой деятельности Федером овладело то, с чем он был уже хорошо знаком и называл болтоманией. Он вдруг стал очень много ненужного говорить, хотя и стремился к тому, чтобы его приказы были, как всегда, лаконичными, почти односложными, но сейчас и сам понимал, что у него ничего не получается. Словесный понос был сильнее его. Сейчас его несло, и он никак не мог заставить себя заткнуться.

И пока избитых переносили в гексхузе — всего-то шестьдесят — семьдесят метров, — заморозка кончилась, бегство к собственной боли благополучно завершилось, и раздались дикие крики избитых.

— Сволочи, ах сволочи! — бессильно ругались куаферы.

10

— Ничего не предпринимайте! — сказал Федер. — Ни в коем случае ничего без меня.

И со всех ног помчался к Аугусто.

В спину ему уставились злые глаза куаферов.

Сначала он быстро шел, сохраняя деловой вид и в такт своим мыслям решительно кивая головой. Но потом побежал, сам того не заметив. И тут же остановился, запыхавшись, когда увидел на своем пути Веру.

— Что случилось? — спросила Вера.

— Нападение. Мне некогда, извини.

— Вас поодиночке всех перебьют, а ты это позволяешь. Я не понимаю, в чем дело, Федер. Я уже давно не могу ничего понять вообще. Может, поговорим?

— Извини, милая. Сейчас совсем не до объяснений.

Он почти оттолкнул ее с дороги — так спешил.

Мамуты его уже ждали и моментально препроводили к Аугусто. Тот со встревоженным лицом мерил шагами свой всеми цветами радуги расцвеченный кабинет.

— Мне только что сообщили…

Молча, в упор глядя на Аугусто, выслушал Федер все его заверения в случайности происшедшего, в том, что виновные «несомненно будут наказаны — правда, не сейчас, сейчас по политическим соображениям вредно», в том, что такое ни при каких обстоятельствах уж точно не повторится…