Юрий Самусь - Полынный мед (главы из романа)

— Это вы каго кабылой-та называете? Я ведь не в курсе ваших апределений.

— Вы что, вообще ничего не видели? — наконец догадался отставной капитан. — А ну-ка…

Он отодвинул рукой тетю Соню и снова заглянул в комнату.

Протяжно гудя, на него несся бронепоезд, грохоча на стыках и выбрасывая в грозовое небо белесые клубы дыма. На бронепоезде были начертаны жуткие в своей нелепости слова: "Смерть мировому капиталу и его наймиту капитану Петрову! "

— Берегись! — заорал Петр Петрович и, ухватив за руку тетю Соню, плюхнулся на пол.

Но так как тетя Соня попыталась вывернуться при падении, получилось, что Петров в аккурат оказался верхом на ней. В этот момент в коридор вошла представительная комиссия, состоящая из членов городской администрации, ГорОНО и профсоюза завода "Припой". Каким ветром задуло ее сюда в столь неурочное время — это навеки останется полнейшей загадкой. Но как бы то ни было, в самый пикантный момент этой истории комиссия оказалась в нужном месте. Казалось бы, здесь и пришел конец карьеры Петра Петровича в качестве коменданта. Но не тут-то было. Мгновенно сообразив, что ему светит в случае, если комиссия превратно истолкует сию его невыгодную позу (впрочем, как она еще могла ее истолковать?), Петров громко, даже брызгая нарочно слюной, заорал:

— Вы что себе позволяете?! А? Немедленно прекратите ваши гнусные домогательства!

— Вы это чаво? — опешила тетя Соня, но тут и сама приметила солидный народ в коридоре.

Увы, в армиях она не служила и потому не имела той солдатской смекалки, которая помогает и щи из топора сварить, и заградотряд стороной обойти.

Тетя Соня лишь запричитала в голос, закрывши лицо руками, и тут же получила приказ явиться утром в бухгалтерию. Надо полагать, за расчетом. А Петр Петрович, как говорится, вышел из этой передряги победителем. Да и когда наша доблестная армия терпела поражения?

Единственное, чего не знал П П П, так это то, что с этого злосчастного вечера жизнь его круто переменится. Ох, круто.

Как оказался Серега в таинственном Гиблом бору, он так и не понял. Только что был в родной, до трещинки на стенах знакомой комнате общежития, и вот уже стоит посреди огромной избы, сложенной из почерневших, чуть ли не в сажень обхватом, бревен. Посреди горницы высился невероятных размеров стол, окруженный чурбаками, вдоль стен тянулись лавки-полати. Два маленьких оконца почти не пропускали света, да и не нужен он был — изба освещалась экраном громадного в полстены телевизора. Перед ним сидели два старца, при виде которых, Серега содрогнулся, хотя и не думал, что после сегодняшних приключений будет способен еще чему-то удивляться или пугаться…

Четыре лика того, что выглядел помоложе, кривила ехидная усмешка, восемь глаз грозно рассматривали появившихся. У второго же было три головы, совсем как у Змея Горыныча, гонявшего Серегу по улицам невесть где оставшегося Волопаевска.

А тут еще Бубенцов вспомнил вычитанное где-то: "Одной головой рыбу поедает, второй — скот всяческий, а третьей — людей".

— Не боись, — низким голосом пророкотал Троян, осматривая заробевшего гостя, — брехня это все. Третья голова у меня для птиц — ибо они суть обитатели воздушной ипостаси. Людишек же, вообще, не потребляю. Так разве… в воспитательных целях, — и он грозно воззрился на появившихся вместе с Серегой богов. — Доигрались, оболтусы! Радуетесь, что батяня в мысли погрузился, а старшего брата с вами нет, приглядеть некому?

Боги смолчали, лишь Перун явственно скрипнул зубами. Видно, уважение к старшинству хранилось здесь свято.

— Опять напортачили, — Троян махнул рукой в сторону экрана. — Это как же понимать? Твоя работа, Ярило?

На застывшей телекартинке виднелась тетя Соня с разинутым ртом и "оседлавший" ее Петров.

— Что еще за диво? — изумился Велес, появившийся в избе последним. Раньше с испугу подобным не занимались. Ну, времена…

— Четвертый раз досматриваем, — криво усмехнулся Стрибог. — Тетку эту завтра к начальству вызывают. По вашей, между прочим, милости.

— Плохо, — сказал Возень. — Могу себе представить, что она наболтает.

— Жалко, — осмелился подать голос Бубенцов.

— Чего? — недоуменно воззрился на него всеми головами Троян.

— Да тетю Соню, — пояснил Серега. — Она вообще-то ничего. Вредная немного, но в общем — справедливая. И не жадная совсем, не то что этот… тройное П.

— Вот еще забота, — недовольно пробурчал Троян.

— Может, того… молнией шваркнуть, — неуверенно предложил Перун. За пожаром об этакой-то мелочи все позабудут.

Серега дернулся, но вмешаться не успел.

— Эх, голова твоя серебряная, — усмехнулся Радогощ и слегка дернул Перуна за длинный золотой ус. — Не знаешь ты человеков нонешних. Да они чтоб за аморальщину кого прижучить — душу отдадут и на пожар не глянут. Вот так-то.

— Что-то я не пойму, из-за чего сыр-бор, — вмешался в разговор Ярило. — Ну влез мужик на бабу. И что с того? Покуда жизнь существует ни в первый и ни в последний раз то происходит.

— Так он же не для того на нее взобрался, — с усмешкой пояснил Стрибог. — Да еще ее и виноватит.

— Как не для того?! Ах, зараза! — взвился Ярило. — Чтоб его злокоманка скрутила! Чтоб его дрожуха[1] затрясла! Мало того, что урод, так еще и подлую душонку имеет!

— Уймись, — веско обронил Триглав, — коли хочешь, можешь им заняться, да только так, чтобы ни шепотка потом, ни шороха.

— А можно мне? — робко мяукнул Боюн. — Сделаю все в лучшем виде.

Троян переглянулся со Стрибогом, подумал и утвердительно кивнул одной из голов. Помолчали.

— Выпустили-то тебя давно? — смиренно спросил Велес у Трояна.

— Давно, недавно, — нахмурил брови Триглав. — Повезло еще. Изловили эти ироды настоящего кавказца — только тогда от меня отвязались.

— Где ж они в Волопаевске его откопали? — подивился Велес.

— Про то не ведаю, — пожал плечами Троян. — Кричал он, что всю жизнь в этом городе проживает, а они ответствовали, что и ответ ему держать теперь за все годы сразу.

— А и в самом деле, откуда в Волопаевске кавказцу взяться, тем более местному? — удивился Ярило. — Из-за баб все. Эти, скажу я вам, бабы хуже чем…

Грохнуло что-то и прямо из воздуха материализовалась… ага, она самая… женщина. Шваркнула Ярилу ладошкой по темечку, аж гул пошел по комнате.

— Что вы, матушка? — заныл бог любви. — Я ж не про вас, я ж вообще… так сказать, про род человеческий.

— А ты баб не трожь! — рявкнула гром-баба, седовласая, с большим картофельным носом и узловатыми, в мозолях руками. — Без нас и вас не было бы. Родил бы ты хоть раз, прочувствовал, может, тогда кочерыжку свою меньше в ход пускал.