Андрей Дмитрук - Морская пена

- Странно, - его пальцы привычно набивали табак, - странно, что от моего сознания могут отделяться этакие островки... независимые, что ли! Вот я, например, не знаю заранее, что ты скажешь или спросишь. И не мог предположить, что увижу тебя сейчас. Почему так?

- Ты полагаешь, что я - островок, призрак твоего сознания? - спросил Вирайя, внезапно ощутив растерянность.

- А чем же ты еще можешь быть? - Он достал драгоценную, сплошь усыпанную бриллиантами зажигалку и раскурил трубку. Разогнав рукой первые клубы дыма, пожал плечами:

- Возможно, я раздваиваюсь для того, чтобы лучше постигнуть самого себя. Через диалоги, вопросы-ответы...

- А тебе никогда не приходило в голову, что ты не один? Что мир существует помимо твоего сознания и любой человек не менее реален, чем ты? Что каждый из "призраков" тоже ощущает собственное "я"?

Он помолчал, терпеливо опустив длинные редкие ресницы.

- Приходило, конечно. Всякое бывало. Но ведь вы сами всегда уверяли меня, что все зависит от моей воли.

- Кто это - мы? Нас же нет! Мы призраки!

Ответом был снисходительный кивок.

- Да, мой опыт подтверждает, что истинно лишь мое "я". Иначе было бы столько же мнений и желаний, сколько людей я вижу вокруг себя.

- -А разве это не так?!

- Нет, не так. Мне всегда объясняли, что даже то, что делается как бы помимо моей человеческой воли, есть воля, исходящая от меня - всемирного, всеобъемлющего...

Что можно было ответить на это? Вирайя внушал себе, что перед ним больной, несчастный человек. Кем бы он ни был, как бы ни оказался на Горе Едино" го - надо показать его орденским врачам.

Орденским? А если это все-таки раб? Или хуже того - подопытный Плеолая, тоже какая-нибудь живая машина, сбежавшая с поврежденным мозгом? Вызвать, что ли, Вестников? Нет, надо попробовать разобраться самому, еще попробовать...

- Пра-аво же, - тихонько засмеявшись и прикрыв дрожащие сморщенные веки, пропел незнакомец.- Иногда мне обидно, что я не могу заставить гору взлететь. Или, скажем, почему в ответ на твою просьбу перевязать букет я не смог создать красивую ленточку? Но, в конце концов, это значит, что мое всеобъемлющее "я" состоит не только из рассудка. Рассудок предназначен лишь наблюдать за жизнью Вселенной - то есть моей души со всеми ее островками. Итак, я одновременно и зритель, и сцена, и труппа актеров! - Он совсем зажмурился, блаженствуя. - Зрителю неинтересно смотреть спектакль, когда он знает весь сюжет наперед и сам всем управляет. А мне вот - интере-есно! А порой и жутко. Сейчас вы все пугаете меня. Этой звездой, мировой катастрофой. Уговорили прилететь сюда... - Веки затрепетали и взметнулись, в черноте звездной точкой стоял страх. Носатый явно искал поддержки у Вирайи. - Ведь если кто-нибудь меня убеждает - значит, мое всемирное "я" обращается к рассудку? Сцена - к зрителю? Значит, действительно есть какая-то опасность? И существует внешняя сила, которая, может быть, когда-то создала меня, а теперь... теперь...

По плоскости его носа, как дождинка по стене, сползла слеза. Губы задрожали.

- Тебе бывает больно? - осведомился Вирайя. Он затягивал диковинный разговор, не в силах ни уйти, ни решиться на что-нибудь другое.

- Да. Если ударить рукой по камню, будет больно.

- Так, значит, есть что-то вне тебя?

- Нет, - прошептал собеседник, совсем упав духом. - Жизнь - это противоборство сил внутри меня: только равновесием борьбы держится и развивается "я". Ничтожный перевес одной из сторон - это и есть боль.

- А если ты спустишься туда, вниз, и бросишься в пропасть - какая сила победит тогда? - не в силах больше сдерживаться, закричал Вирайя.

Удивительно легкими были мгновенные переходы настроений носатого. На крик Вирайи он ответил улыбкой, забил себя руками по коленям и долго смеялся мелким, сотрясающим все тело смешком...

- О, если бы я до сих пор не знал, что я единосущ, - то догадался бы сейчас! Ты - это я, я! Тысячу раз я говорил себе: "Прикажи летчику открыть люк - и прыгай! Возьми у Вестника пистолет - и выстрели в себя! Попробуй, познай границы бытия!.." Ха, тысячу ра-аз! Это ис-ку-ше-ние-е, мой дорогой двойник, этого нельзя делать!

- Кто же может искушать тебя?

Опять посерело его лицо, тоскливо опустились концы губ.

- В глубинах моего "я" заложены и семена гибели...- Неловко цепляясь руками за выступы скалы, он встал и выпрямился во весь рост на худых, как палки, ногах, сутулый, с развевающимися жидкими прядями волос.- Раз я всеобъемлющ и всемогущ - значит, могу уничтожить и себя. В конце концов, разве Вселенная не гибнет и не заменяется другой, когда я засыпаю?

Шагнув вперед, он вдруг цепко схватил Вирайю за локти. Зубы сжимали мундштук, и речь стала совсем невнятной.

- Никто из вас никогда не говорил со мной, как ты... кроме нее!

- Кроме... кого?

- Ну, это глупо. Зачем я буду рассказывать самому себе?

Его зрачки сливались по цвету с радужной оболочкой - словно одни безумные расширенные зрачки чернели на фоне красноватых белков. Такие страшные "глаза" бывают на срезе агата. Вдыхая табачный дым вместе с запахом приторных духов, Вирайя вдруг представил себе, как он схватит носатого за горло, повалит и будет до изнеможения топтать ногами. Тот, наверное, что-то увидел во взгляде архитектора, поскольку сразу отпустил его локти и попытался затянуться погасшей трубкой. Снова явилась на свет зажигалка - золотая коробочка с узором светоносных камней.

Он тщательно раскурил трубку, отвернулся и, не оглядываясь, побежал вверх по осыпи. Нелепый, тощий, голенастый, в расхристанном тулупе с мотающимися полами. Взобравшись с неожиданной ловкостью на ее вершину, сутулым силуэтом мелькнул на фоне холодной синевы, в свете двух дисков Солнца и серебристой звезды, которая была уже не меньше Солнца. Исчез.

Постояв еще немного, архитектор зарылся лицом в цветы, жадно втягивая ноздрями горьковатый, почти воображаемый запах лепестков. Разгадка чудилась совсем рядом, но в руки не шла. А может быть, он просто боялся принять разгадку?

О, эта вечная борьба с собственным здравомыслием!

Хлестнул по натянутым нервам оглушительный треск. Из-за свинцового, морщинистого утеса выплыла тройка пузатых черных "стрекоз". Одна из них отделилась от строя и как-то боком со страшной быстротой понеслась на Вирайю. Мгновенно оглохший, исхлестанный пыльным ураганом от винтов, он увидел совсем близко крылатый каравай на брюхе машины, стертый протектор одного из колес и - в прозрачном синем пузыре кабины - каски Вестников...

Ожили вековые, выцветшие кадры, показанные Савитри: прямо в лицо Вирайи смотрел круглый черный глаз пулемета. Выронив букет, архитектор побежал, споткнулся, ободранными ладонями обнял валун... Ему показалось, что за спинами Вестников мелькнуло лицо знакомого старика-иерофанта, злое и растерянное, его алый плащ.