Елена Хаецкая - Летающая Тэкла

В знак благодарности за доброе пожелание Тэкла скрестила на груди ладони, а затем легко – о, как легко без ноши! – взмыла в утренние умытые росой небеса и понеслась на борей-эвр, туда, где, по указанию оруженосцев, находилась виа Опимия. Коса развевалась за ее спиной, как хвост у воздушного змея.

Один из оруженосцев так и сказал:

– Чисто дракон.

А Тэкла летела и летела, и пела красивую печальную песню:

На лошади едет мутант молодой,Навстречу – несчастная дева.А ива склонилась над быстрой водой,Молись же за нас, Генофева!

«Зачем изливаешь ты слезный поток,Чьего опасаешься гнева?»По шумной воде проплывает листок.Молись же за нас, Генофева!

«Проклятием стало рожденье мое,Я семя негодного сева!»И волны сомкнулись над телом ее…Молись же за нас, Генофева!

– О, нет! – оборвала Тэкла саму себя, – это уж слишком грустно! Ух, дурацкие карлики!

А день мчался ей навстречу, такой солнечный и радостный, что здесь, между упругой синевой небосклона и живой зеленью леса, не было места ни печали, ни даже воспоминанию о ней.

Прекрасная Тэкла ужасно промокла,Вода затекла ей за ворот салопа,А струи дождя жалят зло и жестоко,Как Оккама нож, как скрамАсакс Дамокла,Монокль, кокошник – все противно и сыро,Зато даже мокрая Тэкла красива!

Вот такой панегирик написал однажды Линкест, когда Тэкла возвратилась домой мокрая до нитки и весьма огорченная этим. А сейчас-то и подавно печалиться не о чем! Подумаешь – клоны, подумаешь – Европиус! Сейчас ей думалось: все это раз плюнуть и полная ерунда.

Ей было жарко в груди от любопытства. Каким-то окажется город! Настоящий каменный город, Августа Винделиков, где дома стоят вплотную друг к другу, а люди носят деревянные башмаки, потому что во время дождя вода там не впитывается землей, а носится взад-вперед по каменной мостовой.

Все происходящее с ним было для Альбина Антонина настолько в диковину, что он даже толком не знал, как к этому относиться. Точнее, рассудком он понимал: следует возмущаться, негодовать и так далее; но душа его уподобилась битком-набитой дорожной корзине, куда ни за что уже не помещается очередной предмет, да еще такой громоздкий. Поэтому он безразлично озирал помещение, в котором пришел в себя. Оно выглядело так, словно не имело ни окон, ни дверей. По стенам висели голографические картины довольно сладенького стиля – Альбин находил его тошнотворным – из которых можно было почерпнуть немало сведений об увлекательной жизни сатиров и сатиресс. Ложе, где обнаружил себя Альбин, было вполне удобным, разве что мягковатым для него, привыкшего спать на досках и тоненьком тюфяке – этого требовали заботы об осанке. Зеркальный потолок отражал на удивление жалкого Альбина, со взъерошенными потными волосами и детской растерянностью во взгляде.

Этого же Альбина разглядывали через прозрачный пол Метробиус и один из Сулл – Гней Корнелий.

Будучи в своем роде эстетом, Метробиус любил штучную работу и никогда не создавал Сулл свыше имеющегося количества личных имен, а их, как известно, не то четырнадцать, не то пятнадцать: Гай, Луций, Гней, Авл – и так далее. Так вот, сейчас при нем находился Гней – старый и умный; срок эксплуатации его тела должен был завершиться уже нынешней зимой, может быть, весной – но никак не позже. Это придавало общению с ним изысканный оттенок грусти.

– Что скажешь об этом Антонине? – обратился к нему Метробиус.

Сулла холодно глядел в пол, между своими широко расставленными ногами в домашних сандалиях.

– Он получил тщательное воспитание, – произнес Сулла бесстрастно. – Скромен, осведомлен в проблемах морали. Тверд в своих ошибочных убеждениях.

– Различаешь ли ты в нем что-либо полезное, мой Гней? – продолжал Метробиус, невесомо поглаживая этого Суллу по спине.

– Он довольно глуп, – сказал Сулла. – Точнее, не изощрен в умственных упражнениях. По-моему, его мыслительный процесс сводится к сопоставлению реальных жизненных явлений с некими жестко установленными правилами. Он как бы накладывает готовое лекало и смотрит – где расхождения с образчиком.

– Превосходно! – Метробиус заколыхался на ложе и вытянул губы трубочкой, показывая, что желает пить. Сулла подал ему кувшин с сильно разбавленным вином из местного сорта шампиньонов. Метробиус втянул в себя немного кисловатой жидкости и заметил: – Плесень, а как освежает!

– Жизнь – это парадокс, – согласился Сулла.

– Смерть – тоже, – сказал Метробиус и опять погладил его по спине.

Альбин Антонин представлял для него проблему – если можно так выразиться, проблему с довольно богатым содержанием. Его тело, совершенное тело патриция, источник полноценного генетического материала, могло быть использовано двояко, то есть либо в живом виде, либо в законсервированном. Живое было предпочтительнее, но, к сожалению, Антонин – такой, каков есть, – к сознательному сотрудничеству практически непригоден. А холодильных камер надлежащего качества в лаборатории недостаточно – их хватает только для хранения компонентов Суллы.

– Следовательно, – произнес Метробиус, продолжая вслух начатую мысль, – придется содержать его под усиленной охраной, покуда мы частично не переоборудуем хранилища. Вероятно, придется сократить число Сулл – а это очень жаль…

Гней Корнелий Сулла пожал плечами.

– Как сказать. Серия Постумиев крайне неудачна, – заметил он как бы между делом. – Да и Авлы несколько подкачали.

Метробиус поглядел на своего собеседника тем пронзительным взором, который заставлял предполагать, будто в недрищах своей туши он скрывает, по меньшей мере, ядерный реактор – такая в нем заключалась мощь.

– Ты называешь мою работу неудачной, любезный Гней Корнелий?

– Не столько работу, патрон, сколько комбинацию наличных генов, – не смутился Гней Корнелий.

Метробиус опять заворочался, с усилием переваливаясь на подушках.

– Ах, как я все это люблю, – заклокотал голос из его утробы, – интриги, лесть, подкапывание друг под друга… наушничество, доносы… Я чувствую себя нужным.

– Это полностью соответствует истинному положению дел, патрон, – отозвался Гней Корнелий. – Вы остро необходимы человечеству.

Неожиданно огромное лицо Метробиуса исказилось, сползло к уху; оттуда волна складок побежала вверх, ко лбу; маленький рот приоткрылся и округлился, как у рыбы.

Гней Корнелий нажал кнопку звонка, и в комнату поспешно вбежали юркие маленькие человечки. Сложением и повадками они отчасти напоминали сотрибутов домины Аракакоры, однако их мордочки представляли собою искаженные подобия все того же лица Луция Корнелия Суллы. Они подняли вокруг страдающего Метробиуса лихорадочную суету. Один торопливо жевал вареное мясо и выплевывал кашицу в специальную ложечку с длинной ручкой; другой вкладывал пищу в рот патрона; третий разводил грибной самогон; а еще двое стояли наготове с салфетками. С тонкой улыбкой на красивом лице Гней Корнелий Сулла покинул апартаменты патрона.