Юрий Нестеренко - Приговор

ярда. Город вряд ли имел статус вольного — скорее располагался на земле

кого-то из феодалов, но я не заметил на надвратной башне никаких флагов

с гербами. Это, впрочем, тоже было вполне ожидаемо; я уже привык к тому,

что в таких местах магистрат держит под рукой два флага — золотого льва

на синем поле и черного грифона на серебряном — и поднимает один из них

при подходе соответствующего войска, по-тихому спуская сразу же после

ухода солдат. О том, чтобы оказывать вооруженное сопротивление, тут,

конечно, и не помышляют. Впрочем, если к стенам подойдет не войско, а

небольшой отряд, перед ним, скорее всего, гордо закроют ворота,

независимо от того, именем какой партии будет хрипло ругаться под

стенами командир. И в общем-то правильно сделают, ибо в большинстве

своем такие отдельные отряды, даже если когда-то они и начинали службу

под теми или иными пафосными знаменами, давно уже выродились в банды,

озабоченные исключительно собственным снабжением. Нередко подобными

бандами командуют люди благородной крови, причем не только бастарды, но

и вполне законные сыновья, которым просто не повезло с очередностью

появления на свет. Закон о майорате не позволяет дробить родовое имение

и отдает его целиком старшему, предоставляя остальных братьев их

собственной фортуне или же изворотливости. Тоже, кстати, замечательный

пример справедливости…

Но мы не были ни войском, ни бандой, а потому двое не первой

молодости часовых, которые подремывали в воротах, опершись на копья, не

уделили нам никакого внимания. Лишь тот, что справа, открыл глаза,

вспугнув ползшую по лбу муху, когда мы проезжали мимо, и снова опустил

веки.

Лишь центральная улица Пье оказалась мощеной (причем так, что

едущий по ней на повозке, должно быть, растрясал себе все кости), и на

ней-то Верный все-таки потерял свою подкову. К счастью, я вовремя это

заметил и успел подобрать ее, шуганув устремившегося к добыче

оборванного субъекта неопределенного возраста. Вроде и невелико

богатство, а пару монет кузнец за подкову отсчитает… "Не в этот раз,

приятель", — осклабился я. Он отступил, обдав меня зловонным дыханием и

не менее зловонным ругательством.

Эвьет в последний раз была в Пье, когда ей было восемь, и теперь с

любопытством оглядывалась по сторонам. Хотя смотреть было особо не на

что. Узкие грязные улочки в конском навозе и остатках помоев, которые

льют прямо из окон, внаглую снующие под ногами крысы, тесно жмущиеся

друг к другу унылые дома, давно не знавшие ремонта, вечно сырое и не

очень-то чистое белье на веревках, там и сям натянутых поперек улицы

между вторыми этажами, пьяница, вышвырнутый из дверей кабака и дрыхнущий

прямо в мутной луже, другой, чуть потрезвее, справляющий малую нужду на

стену дома, возле церкви — толпа нищих, агрессивно тычущих под нос

прохожим свои гноящиеся язвы и безобразные культи… (В начале своих

странствий я как-то по наивности предложил такому калеке безвозмездную

помощь, ибо видел, что его болезнь пока еще не запущена до неизлечимой

стадии — так он чуть не поколотил меня костылем за то, что я хочу лишить

его источника дохода.) А запахи! О эти городские запахи! Смесь нечистот

с сочащимся из окон и труб кухонным чадом, где сливаются прогорклое

масло, вареная гнилая капуста, бульон из рыбы, весь летний день

пролежавшей под солнцем на прилавке, и дьявол ведает что еще… В городе

даже небо другое — больное и мутное от вечно висящей в воздухе сажи.

— Вроде бы, когда мы ездили смотреть мистерию, здесь было почище, -

с сомнением произнесла Эвьет. Наверное, глядя на состояние местных улиц,

она уже не жалела о необходимости обуться.

— Скорее ты просто отвыкла от подобных зрелищ, — возразил я. — Я

сам родился в городе и когда-то считал, что только так и можно жить…

Дайте людям просторные поля, бескрайние леса, чистое небо, и что они

сделают? Собьются в кучу на крохотном пятачке, обнесут его забором и

загадят до невозможности.

— Ну, что касается пятачка и забора, то в этом есть смысл, -

заметила Эвьет. — Так легче обороняться.

— Обороняться _от кого_?

— От… да, действительно.

— По-хорошему, городские стены следует использовать не для того,

чтобы не пускать людей внутрь, а для того, чтобы не выпускать их наружу.

В мир, который они еще не успели испакостить.

— Ты не любишь людей, — констатировала Эвелина.

— Назови хоть одну причину, по которой их следует любить.

— Ну… ты сам человек.

— А если кто-то родился горбатым, разве это повод любить свой горб?

— Пожалуй, нет, — хмыкнула Эвелина.

— И знаешь, что самое противное? Даже не собственная горбатость,

тем более что ее, приложив достаточно усилий, можно во многом выправить.

А самодовольство гордящихся своими горбами окружающих. Ты, наверное,

слышала поговорку "В стране слепых одноглазый — король"? Как бы не так!

В стране слепых одноглазый — урод, достойный либо сочувствия, либо

насмешки. Причем те, кто сочувствует, гораздо хуже тех, кто насмехается.

Ибо они стремятся реализовать свое сочувствие на практике, избавив

несчастного от его уродства.

— То есть выколов ему здоровый глаз?

— Схватываешь на лету… А уж двуглазый — и вовсе опасный выродок,

грозящий всем устоям. Ему не сочувствуют — его убивают.

— А сколько глаз у тебя?

— Надеюсь, что два. Но один я научился зажмуривать.

— Пожалуй, если ты его откроешь, то заметишь вывеску портного, мимо

которой мы только что проехали.

В самом деле, за всеми этими философскими разговорами я как-то

отвлекся от наших текущих проблем. Я поворотил коня, не обижаясь на

Эвьет за то, что она свела серьезную беседу в шутку. Это замечательно,

что она, с ее биографией, вообще сохранила способность шутить.

Портной, по причине вечернего времени, уже не сидел у себя в

мастерской, и мне пришлось довольно долго колотить в дверь, прежде чем

он вышел из внутренних помещений дома и открыл. Он был лысый,

толстозадый, с отвислыми щеками. Я заметил, что его собственная одежда

сидит на нем довольно-таки мешковато — не иначе, дела шли настолько

неважно, что толстяк потерял несколько фунтов веса. Однако почему-то не

спешил ушить свой костюм — то ли не желая работать бесплатно, хотя бы

даже и на самого себя, то ли проявляя оптимизм по поводу перспектив