Кир Булычев - Старый год

Рядом стоял Дантес, он держал фуражку на согнутой в локте руке и молча кивал на каждое слово толстяка.

– Я люблю искусство, – сказал толстяк. – Но еще больше я люблю молодых людей. От них я получаю мою энергию. Ах нет, не бойся, я ничего плохого детям не делаю, порукой тому честное слово моих соратников.

– Честное слово! – сказал старик в черном.

– Честное слово, – повторил Дантес.

– Вы садитесь, садитесь на ковры, на них тепло и мягко. И не удивляйтесь моему телосложению, оно – плод трезвого расчета. Когда, много лет назад, я попал в этот мир... тогда не было еще ни этого здания, ни других колоссальных строений Москвы.

Подчиняясь движению руки толстяка, Егор и Люська уселись на ковры. Пришлось подложить под себя ноги, но сидеть было все равно неудобно.

– Я провел здесь много лет, я видел, как приходят и уходят люди, я взвалил на себя бремя власти в этом мире для того, чтобы люди познали порядок, а не были племенем убийц и разбойников, всегда существующим на грани гибели. Я добился порядка. Правда и порядок – вот мой девиз.

– Правда и порядок! – завопил Дантес.

Из-за двери донеслись отдаленные разрозненные голоса.

– Правда и порядок! Поря... о...

– Будучи человеком необыкновенной силы воли, – продолжал толстяк, – я решил заставить себя питаться. И знаете почему?

– Нет, – сказал Егор, потому что сообразил, что от него ждали этого ответа.

– Разумеется, нет, – согласился толстяк. – Вы здесь новички. Я же, будучи человеком великого ума и значительной силы воли...

Дверь чуть приоткрылась – в щель смотрели десятки глаз.

– Я понял, что бороться с разрушением и тленом можно, лишь заставляя свой организм трудиться, не поддаваться тлену. И я стал заставлять себя есть не меньше, чем в предыдущей жизни, заставлять себя спать, любить женщин, фехтовать, бороться, поднимать тяжести, черт побери! Вокруг меня бродят жалкие привидения. Я же, господин всего этого мира, здоров, молод и упитан.

На этот раз никто не ждал от Егора восклицаний, и восклицания восторга донеслись от полуоткрытой двери.

– Как меня зовут? – спросил вдруг толстяк.

– Гаргантюа, – быстро ответила Люська. – Я читала. Я знаю.

Толстяк рассмеялся. Он просто заливался, телеса его вздрагивали, колыхались, язык трепетал в распахнутом рту. Его придворные вторили толстяку, и веселье постепенно охватило весь вокзал, хохот его обитателей раскатился по обширному вокзальному пространству.

Толстяк оборвал смех и вытащил из-за спины сверкающую корону, похожую на разрубленное сверху яблоко. Из разруба поднимался усыпанный алмазами крест. Толстяк водрузил корону на голову и строго спросил Егора:

– А теперь узнаешь?

– Нет, – признался Егор. – Не знаю. Я сначала думал, что вы скажете – Геринг.

И Егор виновато улыбнулся.

– Ты в России, – сказал толстяк. – Здесь Герингов нет. И Наполеонов тоже не держим. Здесь все наше, родное. Дантес, скажи, кто я такой!

– Вы – его императорское величество господин император Павел Петрович.

– Вот именно, – сказал толстяк. – Я должен был выбирать – красоту или здоровье. И я выбрал здоровье и молодость.

– Но почему такой толстый? – спросила Люська.

– А потому, что в этой среде, – добродушно ответил император, – пища организмом не усваивается. Некоторые умудряются прожить по двести лет без крошки хлеба. И не умирают. Зато изнашиваются со сказочной быстротой. Вот ты, девочка, скажи мне, насколько ты голодна?

– Я вовсе не голодна, – ответила Люська.

– Вот видишь. Значит, скоро рассыплешься. А у меня впереди столетия!

– Но вас же убили, – сказал Егор. – Вас задушили подушкой заговорщики во главе с вашим сыном Александром. Я знаю, я читал.

– О заговорщиках я читал, тоже грамотный. Но участие родного моего сына Александра в этом категорически отрицаю. Историческая правда заключается в том, что в моей постели спал мой двойник. Я давно уже подозревал заговор среди моих подданных. И принял меры. Мой двойник погиб и был погребен. Однако я не посмел открыть правду... Мне так хотелось жить! Я прожил до Нового года, скрываясь от всех, даже от близких людей. Меня скрывала в своем загородном имении моя жена Мария Федоровна... К концу года я понял, что попал в безвыходное положение. Что я никому не нужен, что я всем мешаю...

Неожиданно толстяк вытер побежавшую по щеке слезу.

– И вот я здесь... Одинок. Императрица на той неделе покончила с собой!..

За дверью послышались стенания.

– Придворные – всегда придворные, – произнес император совсем другим, трезвым, спокойным голосом. – Лакеи – всегда лакеи. И хоть они ни в чем от меня не зависят, – последние слова император сказал шепотом, – все равно они готовы вылизывать следы моих ног.

Император пошевелил пальцами голой ноги и уставился на них, словно увидел впервые.

– Но мы, надеюсь, еще поговорим с тобой, – сказал император. – Ты мне кажешься неглупым ребенком. Об одном прошу – ешь, и много ешь. Это относится и к девочке. Как тебя зовут, барышня?

– Люська.

– Людмила. Красивое имя. Ты обещаешь превратиться в настоящую красавицу. Я разбираюсь в женщинах. Только для этого ты должна хорошо и много питаться. Готовьте выход к обеду, – закончил император.

Старик зазвонил в колокольчик. Два могучих велосипедиста в сверкающих шлемах вышли из маленькой двери сбоку и подхватили поднявшегося императора с обоих боков. Император положил пухлые ручищи на плечи молодцов, и они поволокли его к двери наружу.

Дверь распахнулась – от нее в обе стороны брызнули подслушивающие придворные.

Егор подумал, что постепенно теряет связь со здравым смыслом. Даже обычные здесь сочетания утрачивали смысл, как только ты произносил их вслух: император Павел и Дантес, убивший Пушкина, собираются обедать в зале ожидания Киевского вокзала...

Император с трудом переставлял ноги. Гвардейцам было нелегко, но они терпеливо тащили тушу через зал, где был накрыт стол.

Стол был страшно длинным, как перрон. Вдоль него, не садясь, стояли десятки придворных. Ждали императора.

Велосипедисты протащили императора к торцу стола.

Император опустился в красное высокое кресло.

Не говоря ни слова, он оглядел стол. Как поле битвы. Было слышно, как вразнобой дышат старческие глотки.

Император обозревал блюда и миски, стоявшие перед ним. Егор удивился. На блюдах, в тарелках и мисках лежали продукты, которых здесь, казалось бы, и лежать не должно. Почему, высунув из петрушки рыло, лежит на блюде небольшой осетр? Откуда взялся расколотый пополам, алый внутри арбуз? А грозди бананов? А тонко порезанный батон?

Все эти яства громоздились перед императором, а дальше по столу блюд и тарелок становилось все меньше, и пища на них была все скуднее. В дальнем конце стояли лишь стаканы с пустой водой.