Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Ракетный корабль «Галилей» (сборник)

Он умолк и сказал:

— Билл, я тебе завидую.

Я сказал:

— Все-таки мы ведь все будем вместе, Джордж. Просто я в авангарде, — я немного подумал и заявил: — Джордж, ты знаешь, что я тут выращу прежде всего после того, как получу первый урожай?

— Что?

— Собираюсь импортировать семена и вырастить для тебя табак.

— Ну нет, сынок.

— Почему же нет? — я почувствовал, что он тронут, когда он сказал «сынок». — У меня получится.

— Это хорошо с твоей стороны, но надо думать о главном. А к тому времени, как мы сможем себе это позволить, я уже позабуду, как зажигать трубку. Честное слово, я не ощущаю этой потери.

Мы не спеша прошли еще немного, не говоря ни слова, просто чувствуя нашу близость и отличное настроение. Вскоре дорога сошла на нет. Папа остановился и вытащил из сумки план.

— Должно быть где-то здесь.

На плане изображалось то место, где кончается дорога, а дальше шла пунктирная линия, обозначающая ее будущее продолжение. На плане была обозначена наша ферма; ее ближайший угол был примерно полумилей дальше, если идти по дороге, которой пока еще не существует. По этому плану край нашего участка — то есть край земли, которая будет нашей, если мы ее освоим, — проходил вдоль северной стороны дороги и тянулся с четверть мили, а оттуда поднимался к подножью гор. Место было помечено «Участок 117-Х-2» и пришлепнуто печатью главного инженера. Папа вылупил глаза на то место, где исчезала дорога. Прямо поперек лежала застывшая лава, слоем толщиной с мою голову, дикая, словно суровая зима в Мэне.

— Билл, — спросил он меня, — можешь побыть индейцем?

— Думаю, это у меня неплохо получится.

— Нам придется пройти по этой лаве, держась прямо на запад.

На словах легко, на деле — не очень. Мы то спотыкались о колдобины в поверхности лавы, то катились по ней на подошвах, словно по льду, то вынуждены были обходить отдельные участки. На вид-то лава мягкая, а на деле это совсем не так. Папа поскользнулся и содрал кожу с голени, а я сбился со счета, сколько шагов мы сделали. Но через некоторое время мы миновали лаву и вышли на поле, покрытое валунами. Это были неровные камни самых разных размеров, крупные — величиной с дом, мелкие — с мой кулак. На самом деле это был всего-навсего мусор, который остался на месте растаявшего льда, образовавшего лагуну Серенидад.

Джордж говорит, что у Ганимеда наверняка была бурная юность: его покрывали пар и вулканы. По булыжному полю идти стало легче, зато придерживаться нужного направления — труднее. Пройдя немного, папа остановился.

— Билл, — позвал он, — ты знаешь, где мы находимся?

— Нет, — признался я, — но заблудиться мы не можем. Если мы будем снова двигаться на запад, мы придем прямо к этому участку.

— Наверно, лучше так и сделать.

— Погоди-ка минутку.

Прямо перед нами возвышался особенно гигантский валун. Я пробрался к нему, и мне удалось взобраться на его верхушку, всего только поцарапав руку.

— Я вижу дорогу, — сообщил я папе. — Мы севернее того места, куда должны попасть. И по-моему, мы забрались слишком далеко.

Я на глаз отметил места и слез. Мы стали пробираться к северу — столько, сколько мне показалось нужным, затем снова повернули к востоку. Наконец я признался:

— Наверно, мы прошли мимо, Джордж. Не очень-то я ловкий индеец.

Он сказал:

— Ах, так? А это что?

Он немного опередил меня и остановился.

Это была аккуратно сложенная пирамида с плоским камнем на вершине. На ней было написано краской: «117-Х-2. Ю-В угол». Последние полчаса мы находились на собственной ферме, тот большой камень, на который я забирался, лежал на ее территории.

Мы присели на плоский удобный камень и огляделись. Ни один из нас ни слова не произнес, но в мыслях у папы и у меня было одно и то же: если это и есть наша ферма, так я свой собственный дедушка. Через некоторое время папа что-то пробормотал. Я спросил:

— Что ты сказал?

— Голгофа, — повторил он громко. — Голгофа, место черепов[109], — он уставился прямо перед собой.

Я посмотрел в направлении его взгляда: там на вершине одного булыжника лежал другой, и солнце так их высвечивало, что они действительно выглядели похожими на череп. Он злобно глазел на нас. Было так дьявольски тихо, что, казалось, слышно, как растут у вас на голове волосы. Это место меня угнетало. Я бы все на свете отдал за то, чтобы хоть кого-то услышать или увидеть хоть какое-нибудь движение. Все что угодно, пусть бы ящерица выползла из-за скалы — я бы ее просто расцеловал. Но здесь не было никаких ящериц — никогда не было.

Немного спустя Джордж спросил:

— Билл, а ты уверен, что хочешь тут работать?

— Разумеется, уверен.

— Это же не обязательно, ты знаешь. Если ты решишь вернуться назад на Землю и поступить в МТИ, я мог бы устроить тебя на следующий рейс.

Наверно, он подумал, что, если я соглашусь вернуться, я могу взять с собой Пегги, со мной-то она захочет поехать. Может быть, я должен был заговорить об этом. Но я не стал. Я спросил:

— А ты возвращаешься?

— Нет.

— Вот и я нет.

В тот момент это было главным образом из-за упрямства. Я вынужден был признать, что на нашей «ферме» не протекают молочные реки в кисельных берегах; она выглядела довольно угрюмо. Никто, кроме безумного отшельника, не захотел бы поселиться в таком месте.

— Обдумай все, Билл.

— Я уже обдумал.

Мы немного посидели еще, не разговаривая, просто думая свои долгие думы. И вдруг — мы так перепугались, что чуть из собственных сапог не выпрыгнули: кто-то, двигаясь в нашу сторону, выводил, причем довольно искусно, высокие альпийские трели. Еще минуту назад я хотел услышать хотя бы что-нибудь, а теперь, когда это произошло, мне показалось, будто я в темноте наткнулся на чью-то холодную липкую руку.

Мы оба вскочили, папа сказал:

— Какого черта…

Я оглянулся. Прямо к нам шагал огромный мужчина. Несмотря на свои размеры, он скакал по камням, точно горный козел, почти плавая в воздухе из-за низкой гравитации. Когда он приблизился, я понял, что видел его раньше: это был мистер Шульц, он состоял в нашем суде чести. Папа помахал ему, и скоро он добрался до нас. Он был на полголовы выше папы, и из него можно было бы изготовить нас обоих, такой он был громадина. Его грудь была могучая, шириной с мои плечи, а живот еще больше. У него были кустистые курчавые рыжие волосы, а борода покрывала всю грудь, точно сплетение медных пружинок.

— Приветствую вас, граждане, — загудел он, — меня зовут Иоганн Шульц.

Папа представился и представил меня, он пожал нам руки, и моя рука совсем потерялась в его ладони. Он пристально на меня посмотрел и сказал: