Андрей Мансуров - Разрешенная фантастика – 2

Единственное заинтересовавшее устройство нашли в самой большой и сложно оборудованной лаборатории, снабжённой даже потолочным краном-балкой – лифт. Причём – грузовой. Узнал его Кнут:

– Я видел такой. На фотографии в каком-то из наших Справочников. Точно: это он!

Однако открывать створки или включать устройство без электричества Хольгер возможности не видел. Зато лифт сказал им о том, что глубже, похоже, есть ещё Уровни. И то, что доставлялось туда, или доставалось оттуда, переносить приходилось краном…

В торце центрального коридора оказалась дверь, ведущая в лестничный пролёт. И здесь нижняя часть стен была окрашена в голубой, а верхняя, и потолок – в белый. Правда, лучше видно от этого не становилось. Хольгер принюхался: нет, всё то же самое.

– Исследовать и проверять ничего не будем, пока не спустимся.

Яди и Кнут кивнули.

Лестница, насколько мог судить Хольгер, ничем не отличалась от тех, что были когда-то в многоэтажных «бетонных» жилых домах, и, действительно, вела вниз.

Однако когда они посветили в довольно широкий пролёт, обнаружилось, что туда она уходит ну очень глубоко: дна не видно. Хольгер глянул на Кнута, и тот бросил в пролёт свой почти догоревший факел.

Секунды считали вместе. Однако факел начал ударяться о перила, и вскоре засел на каком-то из подземных уровней неопределённым красным пятном, высвечивая всё те же решётчатые перила, и чётко обозначив только то, что пролётов не меньше пятидесяти… Блин. Хольгер удержал руку от чесания головы – стыдно. Да и неудобно – в капюшоне-то.

– На сегодня разведка окончена. – решил вдруг Хольгер, – Возвращаемся в Лагерь.

Вотан, оставленный в Лагере за главного, времени не терял: уже были срублены, очищены и установлены в каркасы чумов стволики молодых елей и сосен, и на два уже почти натянули шкуры, прижимая ещё шестами от ветра. Три чума расставили треугольником, словно (Впрочем, почему – словно? Так ведь и было!) защищая от незваных гостей сам овраг. Четвёртый – для них – установили недалеко от жерла пещеры, прямо на дне ложбины. Он был, конечно, поменьше, но полностью готов. Отлично.

Хольгер подозвал Вотана, позволив тому приблизиться не больше, чем на десять шагов. Подробно и чётко рассказал о том, что они увидели и намерили.

– Завтра с утра будем спускаться. Если через два дня не появимся, внутрь уже не лезьте. Можете Лагерь сворачивать, и идти домой. Нас ждите ещё… м-м… дней пять. Если не вернёмся – возвращайтесь, и запечатывайте проход в глубине этой броневой перегородкой. Навсегда. Наружный вход – завалите. Вождём останется Райдер. Ясно?

– Так точно, Вождь! – та небольшая часть лица, что оставалась видна под капюшоном и не была закрыта усами, бородой и солнцезащитными очками, сказала Хольгеру, что не слишком-то его второй заместитель обрадован получить в начальники мужика на три года моложе себя… Но Хольгер судил по поступкам: Райдер показал себя и инициативным, и умным. Способным принимать Решения, гибко приспосабливая их к непредвиденным ситуациям и обстоятельствам. Вотан же – приверженец консерватизма: нового не любит, и уклад жизни Общины, если даже станут вынуждать изменившиеся обстоятельства, не поменяет.

В их чуме уже вовсю трещал огонь: Яди стянул рукавицы и парку, и разжёг маленькую буржуйку, труба которой, наращённая запасными секциями, уже выходила в потолочное отверстие. Хольгер прилёг прямо сверху на спальный мешок, брошенный кем-то на охапку сена, покрытую старой и почти вылезшей шкурой оленя: всё верно, использовать нужно всё. До самого конца. Такую «подстилку-одёжку» носить, или даже накрываться – невозможно. А сено или камень застелить – отлично.

Вскоре котелок с кашей разогрелся. Согрелся и воздух в чуме, и они, скинув парки и рукавицы, и присев тут же, у раскалившейся почти докрасна печки, поели.

К этому моменту в чуме казалось почти так же тепло и уютно, как в Пещере. Нет, даже лучше: не было того въевшегося всюду и везде запаха прогорклого тюленьего жира, на котором работали их лампы-коптилки, и не свисали сверху, со свода, безобразные буро-чёрные фестоны застарелой пыльной паутины, покрывшейся ещё и копотью и испарениями жира…

Снаружи сгустились сумерки. Так что, поглядывая в темноту за неплотно прикрытым входным отверстием, Хольгер думал о нартах, которые теперь всегда приходится таскать вручную. Чёртовы волко-львы ещё пять поколений назад повыловили всех собак – и не только их Общины. Так что теперь особо далеко от Пещеры не отъедешь: оставаться на ночь в лесу, даже разбив Лагерь – чертовски опасно. Хотя бы из-за тех же волко-львов. Но больше – из-за барсуков-мутантов. И не заметишь, как окажешься в подземной воронке, вдруг оказавшейся под тобой, и попадёшь на трёхдюймовые зубки, легко перегрызающие даже корни кедров толщиной с ногу!

Так что правильно он приказал чумы устанавливать на остатках когда-то бетонной площадки, окружающей овраг: здесь не больно-то пороешь. А если начнёшь – это мгновенно станет слышно. Даже потерявший прочность бетон – это, всё-таки, камень, а не мягкая почва.

– Вождь… – Кнут явно мялся. Значит, вопрос будет или личный… Или глупый. И точно, – А, может, не стоит нам спускаться так глубоко? Там, внизу… Всё-таки – владения Хель! Может, ей не понравится, что кто-то нарушает её покой?

Хольгер долго смотрел Кнуту в глаза. Тот не выдержал – опустил свои.

– Кнут. Ты – почти двадцать лет Охотник. Отец троих Охотников. И Будущей Матери. Тебе сорок три года. Скажи, видел ты – лично ты – хоть когда-нибудь хоть кого-нибудь из тех, кого описывают наши детские сказки?

– Н-нет… Никогда.

– Ну то-то. Вот чего в тебе нет. Реализма. На меня и Яди даже то, что мы забрались так глубоко в недра скал, не произвело впечатления: это же люди выкопали и продолбили там все эти пещеры и переходы! И они не боялись никакую Хель. Не убила же она их?

– Но… – глаза Кнута вдруг снова вскинулись и сощурились в сосредоточенно-цепкий взгляд. – Вождь! Так глубоко никто из нас, верно – не лазал! Так что мы не можем точно знать: ну а вдруг Хель всё-таки покарала всех этих… Которые тут копошились?! И забрала их туда, к себе? И теперь их тела там, в пучинах Гиннунгагапа?!

Хольгеру стало бы смешно. Если б не сжатые судорожно и буквально побелевшие до синевы кулаки Кнута, и капли пота у него на лбу. Вот оно!

Клаустрофобия. Так, кажется, древние называли боязнь замкнутого пространства. Начинаются истерики, обильный пот, учащённое дыхание – да, он вспомнил, как Кнут задыхался, поминутно отдуваясь, там, внизу… Но сдерживался – знал, что нужен.

Ну а сейчас, в момент ослабления опасности, подсознание противилось тому, чтобы снова… И вот – болезнь проявилась в усилении страхов от древних суеверий. Почти до опасных границ. И эти суеверия теперь стали для него, похоже, реальностью…