Андрей Мансуров - Разрешенная фантастика – 3

Мансуров Андрей.

Разрешённая фантастика – 3.

Сборник.

Предисловие автора.

Я хочу выразить свою искреннюю благодарность Редакторам Журналов, Альманахов и фэнзинов: «Космопорт», «МирФантастики», «Фантаскоп», «Знание – сила», «Наша гавань», «Полдень 21 век», «Иерофанта.нет», «Астра Нова», «Млечный путь», «Эдита», «Метаморфозы», «Журнал Великороссъ», и многих других – за то, что они любезно разрешили мне произведения, впервые опубликованные на страницах их изданий, (под этим ли именем, или под псевдонимом) опубликовать теперь и в личных Сборниках – этом и последующих.

Разумеется, темы, которые поднимаются в них, не столь социально остры и неоднозначны, как в сборниках «Запрещённая фантастика 1 и 2», и в них несколько меньше юмора, чем в сборниках «Ироничная фантастика 1 и 2». Однако, смею надеяться, что содержание произведений, включённых в них, достаточно интересно и оригинально.

Впрочем, тот факт, что они уже опубликованы, говорит сам за себя.

В этой части Сборника только одно произведение в жанре фэнтэзи. Остальные -сайнс-фикшн.

Желаю Вам приятного чтения.

Спасибо.

1. Жертва.

2. Выживание наиболее приспособленных.

3. Обмануть обманщика.

4. Под наклоном.

5. Занимательное почвоведение.

6. Мерзкая тварюга.

1. Жертва.

Рассказ.

Плач Шавкат вначале принял за скрип металла по металлу. На ветру.

Вот только ветра здесь не было… Хм-м… Да, считай – уже года полтора.

Он ещё раз внимательно и не торопясь осмотрелся.

В мертвящей тишине как обычно казалось, что тоска и безысходность невидимым пологом нависли над пустошью, бывшей некогда жильём людей. А зима мёртвой леденящей хваткой навсегда вцепившись в сердца чудом выживших…

Нет, ничего подозрительного на покрытой свежевыпавшим серо-белым снегом бугристой равнине, с торчащими кое-где из-под неглубокого покрова ржавыми балками, чудом уцелевшими отдельными фрагментами стен, изломанными кусками водо– и газопроводных труб, и серыми глыбами бетона, в которую превратился цветущий город, не заметно. Никаких «шевелений», или явственно выделяющихся новых формаций, могущих служить укрытием, не видно даже в отцовский цейссовский бинокль.

Подобравшись поближе к источнику странного звука, он различил и отдельные всхлипывания, с надрывом и каким-то всхрапыванием: похоже, рыдала женщина. Охрипшая. Значит, рыдает уже давно. Но – всё ещё взахлёб, отчаянно, так, словно у неё страшное, непоправимое горе.

Какое горе могло случиться на исходе третьего года после Катастрофы, Шавкат представлял отлично: умер кто-то из последних родных или близких. Не представлял он только одного: как в этой разгромленной клоаке, помойке, безлюдном пустыре, (Как ни назови – всё правильно будет!) словом, в полностью уничтоженном взрывными волнами центре того, что раньше было горделиво-великолепной столицей их маленькой, но независимой страны, ещё мог сохраниться кто-то живой.

Правда, вскоре обычная осторожность и привычка всегда вначале думать, а не поддаваться естественному порыву подойти и пожалеть, возобладали: он перебрался чуть ближе, и снова залёг и замер, напряжённо вертя головой в защитном бело-сером капюшоне во все стороны: а ну, как снова – подстава?

Минут через пять осторожно двинулся по кругу: проверять подозрительные места.

Однажды его уже пытались так подловить. Тогда, правда, плакала маленькая девочка, а в засаде сидели её родители и два дяди. Правда, было это почти два года назад, когда только-только спала остаточная радиация, и руины перестали, наконец, светиться по ночам. Да и он сам – совершенно не поддался на приманку. Вычислил, где могут быть самые удобные места для засад, и накрыл всех.

И ничуть не стыдно, что он убил и женщину – мать девчонки. Потому что его спасло от пули из её Макарова только то, что он вовремя перекатился за другой сугроб…

Правда, вот поживиться оказалось нечем: все припасы в крохотном подземельи-берлоге с отвратительным запахом плесени, прогорклого масла, и застарелых пота и мочи, оказались съедены. Вероятно, поэтому взрослым и пришло в голову «поохотиться». «На живца».

Ну правильно с одной стороны: не тащиться же тридцать кэмэ в пригороды, чтоб там попытаться подстрелить выживших кое-где баранов, упорно пытавшихся что-то выкопать из-под снегов долин и холмов. Или попробовать накопать оставшихся так и неубранными картошки, моркови или свеклы…

А сейчас, как выяснил Шавкат, и поля давно копаны-перекопаны, а жалкие остатки корнеплодов съедены. Прямо сырыми. Прямо на месте. Потому что всё какая-никакая – а страховка от цинги.

Вот только засеять хоть что-нибудь никто не торопится. Ха-ха.

Во-первых – некому. Во вторых – нечем. А в-третьих, ни пахать, ни, разумеется, сеять при минус десяти невозможно! Да и бараны сейчас исчезли. То ли – откочевали на юг, то ли их переловили. То ли просто – сами передохли. Им-то никто не говорил, что есть радиоактивную траву нельзя.

А вот с яблоками, виноградом, дынями, арбузами и всей прочей прелестью, которую щедро родила благодатная земля, и которую привычно называли дарами садов и полей, оказалось куда хуже. Потому что всё, что полили кислотные и радиоактивные дожди, и на что осела просто пыль после взрывов, есть смог бы только совсем уж слепой. Или отчаявшийся… Как не вспомнить анекдот советских времён про «Чернобыльские яблочки».

Так что девочку – её звали Мукаддас – пришлось забрать с собой.

Вот только прожила она у них недолго. Видать, те, кто руководил её маленькой группкой, не понимали, что такое наведённая радиация, и как опасна пыль, попадающая в Убежище без фильтра. Все трупы, из которых Шавкат повыдёргивал обратно свои стрелы (слишком ценные «инструменты», чтобы оставлять вот так, красивыми жестами), носили следы лучевой болезни: лица в проплешинах отваливающейся кожи, зубы шатаются, волос на голове нет, тощие тела. Под нижними штанами оказались подложены прокладки из хэбэшной ткани: видать, люди уже не могли усилием воли сдерживать то, что должен был удерживать клапан-сфинктер толстой кишки…

Мукаддас умерла через два месяца.

Не сказать, что она оказалась приятной «напарницей». На дежурстве не «бдила», а плакала, иногда – засыпала. Ну, рыдала-то она почти всё время. Часто отказывалась от пищи, и просила отпустить её похоронить папу и маму. Как же, похоронить – Шавкат сам занёс тела обратно в берлогу охотников-неудачников, и выломал и убрал три двери, благодаря которым там удерживалось тепло от маленького костерка в печке-буржуйке.