Джон Бойд - Опылители Эдема

Цепляться за соломинку проказы было настолько нелепо, что Фреда рассмеялась и на время расслабилась. Именно в тот момент, когда она развеселилась по-настоящему, зазвонил телефон.

Она вскочила и бросилась к аппарату, но остановилась, дожидаясь, пока он прозвонит второй раз. Ей хотелось хотя бы дать ему понять, что она не неслась к телефону, сгорая от нетерпения.

Она подняла трубку, намереваясь изобразить воркование, но получилось только кваканье:

— Говорит Фреда Карон.

— Привет, Фреда. Это Ганс Клейборг, меня интересует ваш тюльпан. Не пропустить ли нам по стаканчику на ночь в рандеву-баре?

— Ганс! Можете ставить на вашего доброго ослика — я мигом спущусь!

— Что вы будете пить? Я иду заказывать.

— То же, что и вы, но мне — двойную.

Ганс ждал ее в угловой кабинке, он сказал:

— Говорят, у вас есть тюльпан из другого мира.

— Да, есть. Но сейчас он на станции под Фресно.

Его восхитило ее описание Карон-тюльпана. Смакуя второй стаканчик на ночь, она рассказала все о Поле и его орхидеях, Хале и его деревьях и о том, что оба они подозревают существование на планете заговора. С широко раскрытыми глазами, заряженный статическим электричеством сверх всякой меры, Ганс не мог вымолвить ничего, кроме:

— Удивительно!.. Неслыханно!.. Грандиозно!

Ганса, так же как Пола, озадачила загвоздка с опылителями орхидей.

— Я воспользовался бы той же методикой, что и Пол, и метод дедукции у него точно такой же, как у меня; но при такой алогичной несообразности факты сами собой не получатся. Да и ваша идея хороша. Это же надо, изучать тюльпаны и подвергать компьютерному анализу все данные, которые будут получаться на протяжении семи поколений!

Когда она закончила свой рассказ и они принялись за третью порцию, Ганс, захлебываясь в потоке собственных слов, стал говорить о том, как пришел к изучению энтропии:

— Я потерял так много запасенной энергии, гоняясь за женщинами в молодости, что у меня возник интерес к энергии как своего рода вещи в себе.

Он силился объяснить ей причину, по которой в прошлом веке поднялась суматоха из-за звезд, взрывающихся в соответствии с законом Гольдберга об убывании энтропии, но она не могла разделить его страх перед гибелью звезд. Что из того, что жизнь вселенной стала бы короче на пятьдесят миллиардов лет? Как сказал бы ее психиатр, она не в состоянии соотнести себя с пятьюдесятью миллиардами лет. Если бы до конца этой недели погасло несколько тысяч звезд, то ведь остались бы еще миллионы.

Ее больше удивило согласие Ганса с Халом в том, что растения Флоры могут оказаться более разумными, чем человек, но он совершенно укокошил ее предположением, что орхидеи Пола развивались не к ходячим, а, наоборот, от ходячих видов.

— Это тот мотив, который движет моим желанием иметь на Флоре энтрописта. Некоторые надеются научиться рассчитывать гибель солнц с точностью до одного дня, но подобные надежды гибельны для энтрописта, потому что они неосуществимы. А эти растения знают о своем умирающем солнце по ослаблению квантового скачка в их хлорофилловом процессе, и они могут подготавливать свои виды к тому, чтобы пережить долгую зиму смерти и выдержать жар нового рождения их мироздания.

— Вы мыслите, как Хал Полино, — сказала она.

— Да. Мы, в Санта-Барбаре, часто прибегаем к интуитивным подходам, — сказал он. — Человеческое существование, как мы знаем, не может сохраняться при гибели и новом рождении вселенных; но мы работаем над этой проблемой, даже пошли на захоронение капсул со стабилизированными аминокислотами на глубине полутора километров в пустыне Сахара. Шансы, что хоть одна из этих капсул выскочит на поверхности еще нерожденного океана какой-нибудь планеты, где очутится осколок того единственного, что даст толчок эволюции на следующем цикле творения, — это невозможные шансы. Но мы, в Санта-Барбаре, занимаемся именно невозможностями.

— Вот куда уходят деньги налогоплательщиков, — прервала его Фреда. — В дырку в земле.

— Семена могут выжить, — продолжал он жевать свою жвачку, — если бы нам удалось изобрести оболочку для человеко-зерна…

— Теперь вы глаголете, как Пол Тестон! — воскликнула она и по настоянию Ганса пересказала, слегка кое-что подправив, теорию Пола о выживании орхидей.

— Мне думается, у него в это время появились кое-какие странности, — заключила она, — но все странности относительны. Человеко-зерно, ха-ха!

— Кстати, о зерне, — сказал Ганс. — Вы слышали об индианке с Севера, которая продавала свои прелести за пять долларов или пинту кукурузных зерен?

— Это звучит, как затравка для шестой порции, — сказала Фреда, — а я уже и так перебрала на одну свою норму — четыре… Уже два часа! Доктор Гейнор может сделать проверку постелей.

— Если Гейнор делает проверку постелей в два часа ночи, — сказал Ганс, поднимаясь, — то Фреде Карон лучше побыть под кроватью.

Они поддерживали друг друга по пути к лифту и внутри него. Из лифта, прежде чем уплыть выше, Ганс пожелал ей доброй ночи. Он говорил, что потеря энтропии потребовала, чтобы он отдался ей целиком. С четвертой попытки ей удалось попасть ключом в замочную скважину, но до постели она добиралась как бы идя галсами против ветра и при этом размышляла о странном открытии: после четырех коктейлей или четырех бокалов вина у нее исчезало отвращение к прикосновениям. А что должно быть после пятой, вяло спрашивала она себя. Обратная реакция?

Она проснулась почти в полдень с чувством отвращения к собственной лени, но потом сообразила, что в Калифорнии еще нет и восьми часов. Все же она поспешила одеться и, спустившись в скоростном лифте на главный этаж, бодро зашагала через холл к обеденному залу. Когда она подошла к кабинету афинян, все трое мужчин были в сборе, но доктор Гейнор беседовал с репортером из «Вашингтон-пост», а Ганс и Джим хмуро поздоровались с ней, едва кивнув. По их мрачному настроению она предположила, что либо Розенталь оказался в состоянии ремиссии своей болезни, либо отказался выступить на их стороне. Это опасение улеглось, когда она услыхала, как Гейнор сказал репортеру, что они очень обрадованы согласием бывшего министра Космических Дел Генри Розенталя высказаться в пользу объявления Флоры открытой планетой. При этом он несколько раз повторил, что какое бы мнение ни высказал Министр, оно будет его собственным и не имеет никакого отношения к мнению Бюро Жизни Экзотических Растений.

Когда репортер поблагодарил Гейнора и удалился, доктор Беркли взял экземпляр вашингтонской «Пост-хоул», лежавший рядом с ним на стуле, и протянул Фреде. Через всю первую страницу крикливо отпечатанной газеты проходили строки заголовка: «Спартанцы призывают Флот бороться против Флоры». Три колонки под заголовком занимал моментальный снимок, на котором были Гейнор и его сторонники, спускавшиеся по трапу самолета, — ее фотограф запечатлел в три четверти оборота, не в самом выигрышном ракурсе — и под ним была подпись: «Портрет четырех ягнят перед стрижкой».