Александр Громов - «Если», 2004 № 05

Но она уже с головой ушла в воспоминания о вскрытиях, препарированиях, старых лекциях.

— Я, должно быть, ослепла! А ведь все совершенно очевидно! Недостающий кусочек…

— Что?!

— У всех мужей был… был…

Лайм сосредоточенно свела брови в поисках подходящего термина.

— Триада или синдром Картагенера! Вот она, разгадка! В медицинских картах этого нет, но иначе просто быть не могло!

— А это еще что такое? — удивился Хуанг.

— Генетическое заболевание. Означает, что у мужчин были поврежденные реснички. Микроскопические волоски, покрывающие определенные части клеток.

Лайм принялась взволнованно мерить шагами площадь.

— Они есть и в легких, и в хвостах сперматозоидов. Люди с синдромом Картагенера имеют генетический дефект, парализующий реснички. Есть три симптома этого заболевания. Первый: респираторные проблемы. Без здоровых ресничек легкие не могут содержать дыхательные пути в чистоте, верно? И, судя по отчету коронера, по крайней мере две жертвы страдали от респираторных инфекций.

— Согласен.

— Второй симптом — мужское бесплодие. Без функционирующих хвостиков сперматозоиды не могут плавать.

— И ни у кого из жертв нет детей, — кивнул Хуанг.

— Точно. И третий симптом — зеркальность расположения органов.

— Погоди. Что общего имеют поврежденные реснички с «Situs inversus»?

— Все дело в том, как отличает тело левую сторону от правой. В нормальном эмбрионе размещение органов определяется особыми протеинами, накапливающимися на одной или другой стороне развивающегося плода. Их распределение играет решающую роль в расположении органов. Реснички перемещают протеины с места на место, но если они повреждены, протеины распределяются произвольно, и размещение органов становится непредсказуемым. В половине случаев результатом является «Situs inversus». В учебнике это описано так: наследственное сочетание бронхоэктазов, полипоза слизистой оболочки носа и транспозиции органов.

— Но почему этот синдром не отмечен ни в одной медицинской карте?

— Двадцать лет назад «Situs inversus» даже не был подробно описан, так что врачи, возможно, не усмотрели связи.

— Черт! — пробормотал Хуанг. Они по-прежнему стояли на фоне обветренного фасада церкви Святой Троицы. С карнизов пялились горгульи. Сурово смотрели горельефы святых с открытыми книгами в руках.

— И что все это означает?

— Пока не знаю.

— Значит, мы нисколько не приблизились к раскрытию дела.

Хуанг поднялся на паперть, встал под навесом и повернулся лицом к небоскребу.

— Все это крайне интересно, Лайм, но пока мы не найдем Хэммонда… — начал он и осекся, глядя в зеркальную грань башни, в которой отражался весь парк, здания и площадь, где под деревьями гуляли зеркальные люди. И одним из этих людей был Хэммонд!

Хуанг развернулся и засек Хэммонда, стоявшего шагах в двадцати от них. Сунув руки в карманы, он пристально изучал статуи черепахи и зайца.

— Есть, — прошипел Хуанг.

Лайм, проследив за направлением его взгляда, затаила дыхание.

— Что будем делать? — спросил Хуанг.

— Бери рацию и скажи, чтобы держали машину наготове. Я пойду за ним. В одиночку.

— Зачем это?..

— У меня больше шансов подобраться к нему, чему у кого бы то ни было. Я женщина, со мной нет охраны. Не хотим же мы спугнуть его, верно?

Проглотив возражения, Хуанг кивнул и отошел. Хэммонд, кажется, не понял, что его засекли. Очки по-прежнему сидели на носу; руки крепко сжимали рукопись.

Небо над парком начало темнеть. Подул холодный ветер.

Лайм расстегнула кобуру и двинулась вперед.

Хэммонд в раздумье стоял возле статуй. Рассеянно протянул руку и коснулся гладкого бронзового панциря. Впервые за много-много часов он был спокоен.

— Хэммонд? — позвал кто-то сзади.

Он повернулся, оказавшись лицом к лицу с незнакомой женщиной. — Да.

— Меня зовут Маргарет Лайм.

Женщина шагнула к нему. По ее глазам ничего нельзя было прочесть.

— Мне хотелось бы поговорить с вами, если не возражаете.

— Не возражаю.

Хэммонд посмотрелся в панцирь, изучая собственное бесформенное отражение в тусклом металле.

— Я как раз хотел с кем-нибудь потолковать. У вас есть часы?

— Есть, — кивнула Лайм.

— Секунд через десять должно кое-что произойти. А пока можно и побеседовать.

Лайм нервно глянула сначала на часы, потом на Хэммонда.

— Откуда вы знаете, что сейчас должно произойти?

Что ей ответить? Как объяснить?

Добравшись до площади, он больше часа старался держаться подальше от парка. Но, увидев статуи, понял, что поиски окончены.

Хэнкок Тауэр привел его сюда только затем, чтобы направить к истинной цели. Что же, это вполне очевидно.

— Это трудно объяснить, — начал он. — Может…

Но тут за спиной раздался громкий скрип.

— Поздно, — просто сказал он.

Оба повернулись.

Статуя зайца, стоявшего за черепахой, была спроектирована и отлита несколько лет назад. Как смутно помнил Хэммонд — чтобы увековечить столетие Бостонского Марафона. Все эти годы статуя оставалась в одном положении: заяц чешет лапой за ухом. Нос почти касается земли.

Скрип исходил откуда-то из глубин этой статуи. Сначала тихий, потом постепенно нарастающий.

Хэммонд распознал его — визг разрывающихся молекулярных связей, когда металл плавится и затвердевает вновь на микроскопическом уровне. Заяц по-прежнему оставался невредим, но звук все усиливался, поднимаясь до пронзительного визга. Хэммонд хотел заткнуть уши, но руки висели неподвижно. Он мог только наблюдать.

А в сердцевине статуи происходили перемены.

Ухо зайца дернулось. Хэммонд видел, как поверхность бронзы растянулась, пошла волнами.

Заяц поднял голову.

Визг сменился треском. Кирпичи, устилавшие землю под правой передней лапой зайца, крошились в пыль. Лапа шевельнулась, скованно-ревматически приподнялась. Поверхность бугрилась от напряжения, связки и сухожилия с трудом сгибались и разгибались.

К этому времени некоторые из детей успели заметить происходящее. Какой-то малыш дернул мать за руку и ткнул пальцем в скульптуру. Женщина ошеломленно открыла рот.

В парке стало тихо. Бесчисленные туристы, подростки, родители замерли — все как один. Никто не двигался. Они смотрели на ожившую статую.

После стольких лет бесплодных усилий заяц наконец смог почесать за ухом и опустил лапу. Металл застонал: лапа разогнулась, коснулась земли — и бронза растянулась, как резина, в трех-четырех местах.

Шум на несколько мгновений стих, и Хэммонд позволил себе надежду, что на этом все кончится.