Геннадий Прашкевич - Золотой миллиард

«Мы распределим захваченную сперму по семьям, в которых нет хронических больных…»

«Каждый получит по куску полезного Языка…»

Тьма, желание, влажная духота, хриплый смех.

Алди повалил женщину на невидимый диван. Скрипела пыль на зубах, из продранной обивки с писком выпрыгивали юркие ящерицы. Женщина укусила Алди в губу, ноне отпрянула. Вкус крови и пыли возбуждал еще сильнее, даже вызвал у Алди рвотную судорогу. Женщина заботливо вытерла ему губы подолом своей грязной юбки и снова крепко прижалась. «Мы войдем в Экополис, мы захватим все банки спермы, – впервые подумал Алди. – Зачем мечтать о звездах, если они недостижимы? Все равно нас уже ничто уже не спасет. Зачем нам звезды, если есть женщины, умеющие смеяться так хрипло, так призывно? Мы устроим грандиозную медитацию. Мы сравняем Экополис с землей».

Он дрожал и ловил поддающиеся мягкие губы.

Теперь уже ясно, что Языки никогда не появятся в ледяных песках Эллады. Он задыхался. Наверное, мы проскочили нужный момент. Женщина под ним была мокрой от пота. Марс останется необитаемым, зато на Земле будет раздаваться хриплый смех. Он стонал, умирая. Кто поменяет живое тело на холод марсианских пустынь?

Когда Зоммер захотел лечь рядом, женщина не возмутилась, а Алди уже устал.

Зато он проснулся раньше всех. И впервые за все время пребывания на Территориях почувствовал некоторый покой. Никто ничего от него не требовал. Никто ничего не просил. Хочешь, иди по пыльным дорогам, хочешь, оставайся в умирающем Терезине, только не надо ссориться с синерубашечниками. Конечно, рано или поздно всех похоронят, но некоторые пока живы. Можно тайком двинуться к Языкам, или так же тайком вернуться к матери Хайке.

Алди, правда, чувствовал некоторый покой.

Может, остаться в Терезине навсегда? Никто больше не будет брать его кровь на бессмысленные анализы, не надо будет нервничать, ожидая результатов тестирования. Просто жить. Такова природа вещей. Разум – болезнь. Природа никогда не любила умников. Конечно, живое занимает совершенно особое место в мироздании, оно постоянно самовоспроизводится, самовосстанавливается, самоконтролируется. У косной материи ничего такого нет, зато мы сильно страдаем.

Устроить медитацию.

От этой мысли Алди окончательно проснулся и обрывком сухой водоросли тихонечко пощекотал за ухом спавшей рядом женщины. Она застонала, потом повернула распухшее от плохого алкоголя лицо.

«Гай!»

Он ужаснулся:

«Кто ты, женщина?»

«Почему ты не узнаешь меня?»

Он застонал. Он не хотел ее узнавать. У нее были пустые глаза, как нежилой дом.

Он видел сестру, когда-то похищенную уродами, он видел, что это его сестра, но не хотел узнавать пухлое тяжелое тело, лежащее рядом с ним. Смутное солнце пыталось прорваться сквозь пыль, поднятую в комнате синерубашечниками. Они тоже хотели короткого хриплого счастья. Они оттолкнули возмутившегося Алди и повели женщину вниз по широкой мраморной лестнице, выщербленной, загаженной нечистотами.

А он наклонялся, смотрел в пролет и шевелил ртом.

Но голос у него отнялся.

11

Те, кого он расспрашивал, ничего не знали.

Да, есть женщина. Привозят с какой-то окраины.

Женщин в Терезине почти не осталось, поэтому никакого насилия.

К вечеру Алди начал сомневаться, что видел сестру. Гайя не могла так опуститься. Скорее бы умерла. О ней и в Экополисе говорили: умерла, не желая подчиняться уродам. Да мало ли какое имя выкрикнет с перепоя женщина, побывавшая за одну ночь с двумя отравленными мужчинами! Конечно, он обманулся. И этот вопрос – «Почему ты не узнаешь меня?» – мог просто привидеться.

Солнце садилось.

Алди влез в вонючий автобус и поманил отца Вонга, но на сиденье шлепнулся незнакомый косоглазый человек.

«Умеешь понимать знаки?»

«Знаки? Какие знаки?»

«Начертанные кисточкой».

«Что тебе до этого?»

«У меня листок для тебя».

«Листок? Какой листок? От кого?»

«От женщины».

Автобус, рыча, двигался среди руин. На седых от пыли стенах проступали прихотливые буквы старых призывов.

Кое-где буквы выпали, кое-где смазались.

На мятом влажном клочке (наверное, косоглазый таскал его за отворотом пояса) было начертано несколько слов. «Где ты, Гай, там я, Гайя».

Алди застонал.

– Это что-нибудь значит? – с любопытством спросил косоглазый.

– Откуда мне знать? Я уже давно ничего не понимаю.

– Тогда отдай листок.

Алди не ответил, но крепко перехватил руку.

Косоглазый побледнел:

«Не делай мне больно. Я ведь только передал листок. Я тоже ничего не понимаю».

«Кто тебе это дал?»

«Одна женщина. Утром я спал с нею».

Вонючий автобус заполнили оборванные больные люди.

Такие же серые люди брели по обочинам, принюхивались, присматривались, нет ли где прохода в многочисленных заграждениях, не сохранилось ли где растение со съедобными листьями? Терезин еще не вымер, но в нем становилось просторно. Большая толпа колыхалась только перед сумрачным серым зданием Комитета Спасения. На пыльной земле, у пересохших фонтанов, на бетонных дорожках сидели и лежали спящие и умершие.

Ночью Алди снова потребовал женщину.

Зоммер отправил за женщиной охранника. Отрыжка сильно его мучила, он торопил охранника. В дверях, столкнувшись с полуслепым отцом Вонгом, охранник случайно выронил гранату. Взрыв выбил все стекла, красиво закружил в воздухе магнитные ленты. Один осколок вошел отцу Вонгу чуть ниже левого глаза.

«Это правильно, – сказал Зоммер, откашлявшись. От него дурно пахло. – Слабые должны умирать».

«А мне жалко. У матери Хайке он был бы жив».

«Это не имеет значения, – настаивал Зоммер. – Слабые должны умирать».

И предложил: «Налей этого дерьма. Что-то мне совсем плохо».

12

Иногда Алди добывал немного коры черного дерева.

Он подолгу жевал гремучую смесь, отплевывал желтый сок, таскал крюками вонючие трупы ко рвам, не отказывался ни от какой работы. Воду брал только из старого колодца, рядом с которым дымили закопченные ангары спасателей. От воды несло овечьим дерьмом, она горчила, но Алди было наплевать. Кто-то рассказал ему о безлюдных величественных просторах, лежащих на севере. Можно пойти, но там полгода нет Солнца. Алди боялся, что так долго не выдержит. Другой человек (теперь уже умерший) рассказал ему про волшебный Абатон – блуждающий город. Будто бы многие видели на рассвете его белые зубчатые стены. Там шпиль с крестом… Будто бутылка, забытая на столе… А были и такие, кто касался ворот Абатона. Из патрульной машины, лоснящейся на пустыре, звякают клавиши… Все чаще Алди вспоминал русалку Иоланду с трещинкой на обветренной губе. Она никогда не дышала на него перегаром. Только тончайшее сплетение нежных серебряных нитей, стеклянные стоны, невесомое трепетание стрекоз. Зрение и слуху Алди испортились, но и это его не пугало. В Экополис я вернусь только с Зоммером или с офицером Стууном, думал он. Мы устроим медитацию на берегах канала Эрро.