Люциус Шепард - За Черту - и Дальше

Я был в полном сознании, но видел все как-то странно. Я слышал отдаленный голос Энни и видел крышу вагона, вдавленную внутрь, но в основном я вспоминал глаза бердслея, похожие на пещеры, полные черной, освещенной луной водой, и то мимолетное ощущение, когда я был к ним близко, что это глаза человека, или того, кто когда-то был человеком. А если это так, если я могу доверять этому ощущению, то как оно соотносится со всеми теориями этого места, этого мира? Что определяет то, что некоторых людей карают таким способом, а других посылают За-Черту? А может, если умираешь За-Чертой, то становишься бердслеем, а может, это происходит, если умираешь на равнине. Мои предположения становились все буйнее и неистовее, и где-то посередине всего этого я потерял сознание. Но даже тогда я сохранял ощущение, что смотрю в эти глаза, что падаю в них, присоединяюсь к стае под каким-то воображаемым небом и становлюсь порхающим, грязным животным, безобразным и злобным, прячущимся от солнца в прохладных камышовых топях, а по ночам взлетающим на ветер, чтобы нестись на охоту за золотистой кровью.

Я вздрогнул, очнулся, и обнаружил, что Энни сидит рядом. Я попытался заговорить и испустил каркающий звук — во рту было сухо, как в пустыне, и я чувствовал пульсирующую боль в нижней части спины и в плечах. Она посмотрела на меня, как мне показалось, с нежностью, но первое, что она сказала, было: "Похоже, насчет двери, была-то права я."

Я попробовал сесть и пульсация усилилась

"Я остановила кровотечение", сказала она. "Тебя здорово порвали. Я очистила, как могла. Использовала весь свое бактин. Но тебя полосовала чертовски грязная тварь. Наверное, раны могут загноиться."

Я поднял голову — бердслей исчез, дверь была плотно закрыта. "Где мы?", спросил я.

"Там же, где и прежде", ответила она. "Только горы кажутся больше. Бердслеи куда-то улетели. Думаю, напились досыта."

"Поможешь подняться?"

"Тебе бы лучше полежать."

"Не хочу закостенеть", сказал я. "Дай мне руку."

Захромав по вагону, я вспомнил хватку паруса бердслея, и подумал, как мне повезло. Энни держалась рядом, поддерживая меня. Я рассказал, как почуял что-то человеческое в бердслее за мгновение до того, как убил его, и что я думаю по этому поводу.

"Наверное, это ничего не значит", сказала она. "Ты просто до смерти перепугался. В такой момент что угодно подумаешь."

"Ага", согласился я. "Но ощущение было по-настоящему сильное."

"Ну и что?", спросила она. "Значит, это человек, ну и что? Кому интересно, что это означает? Не стоит об этом сильно размышлять. Нет смысла даже пытаться. Черт, это одна из причин, что я увязалась с тобой. Я больше не могу слышать идиотские теории. Я хотела уйти туда, где можно делать что-то конструктивное, а не просто сидеть, созерцая собственный пупок."

"Ты не видела того, что видел я", сказал я. "Если б увидела, тоже бы задумалась."

"Прекрасно", сказала она. "Ошеломляющий поворот. Бердслеи — это люди. Что это, черт побери, означает? Не стану отдыхать, пока не додумаю до конца."

"Боже, Энни", сказал я. "Я просто рассуждаю."

"Ну и заткнись! Если мы переживем путешествие, может, я этим и заинтересуюсь. Но прямо сейчас у меня есть больше и лучше о чем думать."

Я сказал: "Олл райт."

Она взглянула на мои плечи и сказала: "О боже! Ты снова кровоточишь! Давай-ка, садись, дай мне взглянуть, что я могу сделать."

Утром я открыл двери и огляделся. Горы нависали прямо над нами. Гранитные бока ощеривались клыками снега и льда, которые сами исчезали в дымящихся темных тучах; веера несомого ветром снега висели почти вечными плюмажами на крутых откосах. С дерева горы казались громадными, но вблизи они были корнями мира, дном безграничного и ужасного моря, границей между бедой и пустотой. Их имена, если у них имелись имена, были бы яростными рубящими звуками под аккомпанемент порывов ветра. В горах не было ни намека на обещание счастья. Холод расцвел внутри меня от понимания собственной глупости, от ухода из За-Черты, от увлечения Энни и себя на путь к гораздо худшему. Но когда Энни подошла и встала рядом, я только сказал: "Кажется, будет еще холоднее."

Она постояла, оглядывая горы, и сказала: "Да, похоже." Она отошла к спальным мешкам и достала из своего рюкзака длинную кофту.

С наружной стороны вагона, рядом с дверью, виднелось несколько глубоких выемок, похожих на царапины на черной кожистой пленке, они были заполнены свернувшейся золотистой кровью. Я снова взглянул на горы и подумал, что заметил вспышку молнии в облаках.

"Закрой двери", сказала Энни. "Мы приедем достаточно скоро. Нету смысла глазеть на них."

Я захлопнул двери и сел рядом с нею. "Это просто горы", сказал я.

Она фыркнула: "Ага, а Годзилла просто большой."

"Извини. Извини, что все так плохо обернулось. Я не хотел… Казалось правильным — уходить."

"Я не хочу тебя винить. Я могла и остаться." Потом, после паузы она сказала: "Я рада, что не осталась. Я больше не могла выносить жизнь За-Чертой."

Это немного удивило меня, хотя я и ждал, что в конечном счете она это признает. "Мы, наверное, не поднимемся в них высоко", сказал я. "Пути не делают очень высоко."

"Это не настоящие рельсы и их никто не строил."

"Что ж, верно, это так." Я попытался подумать о чем-то успокаивающем. "Помнишь Волшебника Страны Оз? У него был такой страшный голос, а оказалось — это маленький толстый типчик, да и голос у него фальшивый. Горы, наверное, такие же."

"Дороти и Пугало", сказала она уныло. "Это мы и есть, все верно." Она сунула в рюкзак руку поглубже и достала колоду карт. "Сыграем?"

Потом мы ели джунглеры, чтобы успокоить нервы, и играли в карты, пока поезд подымался в горы, уходя за Стену. Мы играли по доллару за очко, два за туза, и через какое-то время начали шутить и смеяться, почти забыв о ветре, что начал завывать вокруг вагона, и о холоде, который постепенно просачивался внутрь. Первый час выигрывала Энни, но потом удача привалила мне и принесла несколько сотен долларов. Я продул следующую игру, чтобы выровнять счет, и, тасуя и сдавая карты, думал о других поездках, что мы совершали вместе и по отдельности, избитые и оттраханные, пьяные вином и тупые от наркоты, больные и в страхе, и как все это видится теперь приготовлением к этой поездке в неизведанное. Может быть, и нужна была именно такая форма подготовки; может быть, мир так усерден и сложен в своей мудрости, что часть его процесса является подготовкой тех, кто потерпел в нем поражение, к этой дикой поездке в страну неведомого. Но Энни была снова права. Истинное или нет, это знание было бесполезным. Это такая штука, которая для жизни не нужна. Аргументы доктрины и изучение философии, они могут обладать, а могут и не обладать истинностью, но единственная их функция, это либо упражнение ума, либо, если доводить до крайности, они нужны, чтобы вы ослепли к горечи жизни, чтобы удержать вас от более радостных деяний, необходимых, чтобы противостоять ей.