Каору Такамура - Она (Новая японская проза)

Тэруо-сан — это атрибут независимости. Когда мамочка о нем говорит, лицо у нее делается сдобно-сладкое, как глазированная булочка. Иногда мне просто хочется ее убить, ей-богу.

— Обойдусь я без твоего Тэруо-сан. Уж мужика себе как-нибудь и сама найду.

Сказать легко, сделать трудно. Но уж с мамочкой о своих сердечных делах я секретничать не собираюсь. Как-то нечестно по отношению к папику.

После ухода жены он, бедненький, стал совсем чудной. И голова облысела, прямо бильярдный шар. Зато рвения к работе стало хоть отбавляй, и это, конечно, проблема. Весь дом заставлен скульптурами, которые никто не покупает. Буквально не протиснешься. Однажды, споткнувшись о ногу какого-то гипсового истукана и расшибив себе коленку, я не выдержала и предложила раздать весь этот хлам бесплатно. Истукан назывался «Мечта о будущем» и расположился почему-то посреди кухни.

— Знаешь что, — оскорбился папик, — будешь шуточки шутить, когда на твои картинки покупатели найдутся.

— Мои картинки столько места не занимают.

Вместо ответа, родитель швырнул в меня резцом.

На кухонном столе появилась еще одна отметина.

Мирному сосуществованию отца с дочерью положил конец Жюли.

Мне для работы иногда приходится ходить в муниципальную библиотеку. В тот день я сидела над толстенным, килограмма на три, ботаническим атласом и, не поднимая головы, срисовывала латринию, сангвисорбу официналис, марсилею и гонобобель. Нужны были виньетки для романа с продолжением. Там без конца шли любовные сцены, более или менее одинаковые, но с разным антуражем: то на квартире, то в гостинице, то летом у моря, то осенью в горах, под кустом какой-нибудь акебии пятилистной. Нахожу в атласе марсилею: цветет в апреле — мае. Делаю такой весело-красненький фон. Двигаюсь дальше. В тексте сказано: «Осенний ветерок сыпал белым дождем лепестков гонобобеля». Смотрю в атлас — этот самый гонобобель цветет в июле. Все желание трудиться пропадает. Подпираю щеку рукой и тоскливо озираюсь вокруг. В глазах желтым-желто от цветочков проклятой сангвисорбы.

Вижу желтый свитер. Над ним сонное мужское лицо. Лицо говорит мне сонным голосом: «Что это вы такая сонная?». Потом вдруг оказывается рядом, на соседнем стуле.

Все произошло как-то само собой, я даже не успела удивиться.

В правой руке мужчина держал какую-то корректуру, в левой — такой же толстенный, как у меня, атлас насекомых. Уселся и давай вертеть головой; то в атлас, то в корректуру, то в атлас, то в корректуру. Мне ужасно хотелось вступить с ним в диалог. Несколько раз уже рот открывала, но неудобно как-то первой начинать. Ладно, думаю, и отвернулась к окну. На улице уже смеркалось.

— Вы художница? — спрашивает.

— А что, заметно?

Снова замотал башкой влево-вправо. Но непохоже. что надулся. Правда, желания продолжить беседу тоже не проявляет. Мне почему-то стало спокойно так, уютно на душе. Пристроила подбородок на свой фолиант, смотрю, как он работает. Впервые видела, чтобы лицо было одновременно сонным и таким сосредоточенным. В волосах легкая седина, вспыхивает в лучах заката. Красиво.

Вдруг ни с того ни с сего у меня срывается детским таким голосочком:

— Пойдем погуляем?

Так вдруг захотелось развеяться — мочи нет. Мужчина посмотрел на меня сначала без выражения, потом по его лицу рябью расползлась улыбка.

Сели в электричку, поехали к морю. Ветер в порту дул уже совсем по-вечернему, обвевал лицо, словно влажной рукой по коже проводил. Мы сели рядышком, как-то без особых разговоров прижались друг к другу. Волны катились, катились, конца им не было, и от этого сделалось хорошо и спокойно. Потом стало холодно, и мы отправились греться на причал, в здание вокзала. Там было пусто, повсюду сувенирные киоски. Помню запылившиеся пластмассовые бонсай. Какое-то кимоно с драконом на спине. Товар для иностранных матросов.

Вдруг захотелось купить что-нибудь на память. Я выбрала носовой платок «Рыбы планеты». Он — «Флаги стран мира» и еще стереооткрытку. Знаете, фотоизображение в несколько слоев, закатанное в пластик. Создает эффект объемности. Раньше такие картинки часто выдавали в качестве бесплатного приложения к шоколадке. А те, что поздоровее, продавали в рамке. Можно было купить вид Фудзи, орла, тигра и так далее. Мой приобрел деревенский пейзаж: вдали соломенные крыши, а на переднем плане низко летящий большущий фазан.

— Какой шикарный кич! Обязательно на стенку повешу, — восхитился он. И в полпервого ночи по телефону доложил мне, что свое намерение осуществил.

События в тот вечер развивались следующим образом: легкий ужин в китайском квартале; стремительный поцелуй в парке у моря; в полдесятого — прощальное махание «Рыбами планеты» на платформе.

На папика поздний звонок произвел глубокое впечатление, и «тот странный тип, что тебе звонил среди ночи», был им взят на заметку.

При следующей встрече я спросила:

— А чего это ты делал с атласом насекомых? И что это была за корректура?

Вообще-то мы не особенно расспрашивали друг друга, не форсировали событий.

— Я — сверщик.

— Кто-кто?

— Ну, корректор. Верстка, сверка. Журналы, книги.

Голос звучал как-то обиженно.

Стало быть, после второй встречи я обладала следующей информацией: нрав тихий, но обидчивый: работает корректором. И все, остальное окутано мраком. Так оно и пошло — встречаемся как старые добрые знакомые, а знать о кем толком ничего и не знаю. Совместные ночевки по выходным. После первой ночи, уплетая приготовленный мной омлет (точнее, какие-то угольки), он тоскливо пробормотал: «Надо, наверно, заехать познакомиться». Я догадалась, что имеется в виду папик. По дороге ко мне домой к электричке он нервно мял пальцы. В прихожей нас встретил папик, суровый, как страж у врат рая. «Здрасьте», — пробормотал Жюли из-за моей спины, глядя себе под ноги, «Ну-ну», — ответил страж.

Жюли начал нести что-то невнятное. Разобрать можно было только два слова, которые он без конца повторял: «серьезные отношения», Папик ограничивался суровым «ну-ну». Вечером, когда Жюли отправился восвояси, у нас состоялась тягостная беседа. В ярко освещенной кухне, за столом. Стол широченный, но в тот раз незримая тень Жюли поглотила его, и он как-то скукожился.

Для начала папик высказал такую мысль: какие, мол, к черту, «серьезные отношения», когда знакомство начинается с ночевки. Он-то всегда полагал, что «серьезные отношения» — это когда жениться собираются. Ничего себе «серьезные отношения»: в субботу вечером сунула в сумку косметику, запасные трусы, банку кофе — и тю-тю. С этим он, как отец, мириться не может.